Пот уже не тек, а катился, заливал глаза.
Он должен поговорить с ней. Поговорить серьезно и
обстоятельно. Вспомнить все детали. Сопоставить все мелочи.
Знать бы еще, как это делается, черт побери! Вот втравила
его Лизавета!
Он повернул, перебежал через почти пустой бульвар и двинулся
в сторону дома.
Вот еще что.
Он разговаривал с Лизаветой два раза – то есть два раза
после того, как она умерла.
О господи!
Ладно-ладно.
Допустим, он разговаривал с Лизаветой два раза. Ну, ему так
показалось. Оба раза Лизавета выражалась в своем духе, заимствованном у
Добромира, благодарила Архипова за заботу о “сироте” и еще сказала нечто
непонятное.
Во-первых. Каждый получает по заслугам, и никто не может
быть в обиде. Это о завещании. Что она имела в виду? Что для Маши больше всего
подходят картины ее покойного супруга, а вовсе не громадная квартира в самом
центре старой Москвы? А вчера она опять сказала ему, что “вся ее любовь
помещена в сиротку”! Выходит, сиротку-то она любила? Зачем тогда сказала, что
каждому по заслугам?
Во-вторых. Вчера вечером во дворе в Чертанове всплыла еще
какая-то книга. Что за книга? О чем она говорила? До этого шел разговор о
струнах вселенной, на которых играет душа, а потом Лизавета перешла
непосредственно к книге. Если речь идет о книге вселенной, которую читает душа,
это одно дело. А если о какой-то реальной – совсем другое.
Зачем-то ведь она являлась оттуда, где теперь пребывает, и
толковала с ним, и сетовала по поводу его промоченных ног!
Архипов ввалился в подъезд, прогарцевал мимо Гурия
Матвеевича, уже взбодрившего свой утренний самовар и выставившего на стол
очередную литровую банку с вареньем, и вызвал лифт.
Пока лифт ехал, Владимир Петрович нагнулся и крепко вытер
мокрое лицо полой майки.
– Доброе утро, Владимир Петрович! Хорошего вам дня!
Интеллигентные пенсионеры Гуня и Елена Тихоновна вежливо
улыбались.
– А мы вот на бульвар, пройтись. Что Маша, Владимир
Петрович?
– По-моему, все в порядке.
– Да, но она исчезла! – тревожным шепотом доложил Гаврила
Романович. – И молодой юноша вместе с ней! Слава богу, хоть подозрительных
личностей больше нету. Кстати, вы… ничего не узнали, Владимир Петрович? Я имею
в виду о мерах, которые мы должны предпринять, чтобы обезопасить, так сказать,
себя и свой подъезд?
– Я уже все обезопасил, – успокоил его Архипов. – Тинто,
вперед! И себя, и вас, и подъезд.
– А Маша? – подала голос Елена Тихоновна. – Где же Маша?
– Она… ездила с братом на два дня к родственникам, – на ходу
сочинил Архипов. – Сегодня возвращается.
– Как – к родственникам? – поразилась Елена Тихоновна. – К
каким родственникам? Машенька – сирота!
Двери лифта бесшумно сомкнулись, закрыв недоумевающие
пенсионерские лица. Архипов вздохнул. Ну, что он может им объяснить? Ничего он
им объяснить не может!
Тинто Брасс понюхал воздух на площадке, подошел к двери в
квартиру и посмотрел вопросительно.
“Что там делает эта девица? Зачем ты ее там оставил? А что,
если она валяется на моей круглой подушке?!”
– Да ладно, может, еще и не валяется, – утешил его Архипов и
распахнул дверь.
Маша Тюрина на круглой подушке не валялась. Ее вообще не
было видно, зато в ванной сильно и равномерно шумела вода.
– Это… хто?! – донесся из тренажерной комнаты заспанный голос
бдительного Макса.
– Хде? – осведомился Архипов, стаскивая кроссовки.
Макс испуганно примолк.
Вот вам и “холостяцкий флэт”, вот вам и private life, вот
тебе, бабушка, и Юрьев день!
Развеселившись, он постучал в ванную. Вода немедленно
перестала течь.
– Але! – крикнул Архипов. – Может, халат дать? После
некоторой паузы Маша от халата отказалась. Архипов налил воды в чайник и оценил
запасы еды, которые давно не пополнялись. Были несколько яиц, сморщенный от
долгого лежания толстый стручок красного перца, банка неопределенных грибов и
пакет молока.
Пожалуй, этим семью не прокормишь.
– Прости, пожалуйста, – за спиной у него сказала Маша, – я
думала, что до тебя успею.
– Что?
– Я заняла твою ванную. Я думала, что успею, но ты… быстро
бегаешь.
Архипов закрыл холодильник и посмотрел на нее – в первый раз
за это утро.
Свеженькая, розовая от воды, влажные волосы заложены за уши,
одета в джинсы и Любанину кофтенку, в которой раньше щеголял брат Макс, и пахло
от нее славно – парфюмерией и чистой кожей.
Архипов все смотрел на нее. Подбежал Тинто Брасс и тоже стал
смотреть.
Длинные пальцы нервным движением застегнули пуговку у горла
и потянули за короткие рукава, как будто надеясь вытянуть их до запястий. Потом
она переступила с ноги на ногу. Смотреть дальше было уже неприлично, но Архипов
все смотрел.
Тогда Маша вдруг решительно подошла к нему, потеснив Тинто,
взяла горячей рукой за шею, и поцеловала в губы, и прижалась крепко, и
свободной рукой обняла за пояс, за мокрую майку, под которой по спине все еще
лился пот, и ее щека оказалась совсем рядом – она была только чуть ниже
высоченного Архипова, – и, оторвавшись, чтобы перевести дыхание, он поцеловал
царапину у нее за ухом, и перехватил ее руку, забравшуюся под майку, потому что
вдруг застеснялся того, что он такой потный и мокрый, и еще небритый, и вообще…
– Я так за тебя боялась, – быстро сказала она, – в той
квартире. Я думала, что ты придешь на встречу, и они тебя тоже свяжут и будут…
унижать. А потом убьют. Я думала, что меня убьют, и не боялась, а за тебя
боялась и за Макса.
– Это здорово, – пробормотал Архипов, не слышавший ни слова,
– просто здорово.
– …Что?..
Целоваться, оказывается, было гораздо проще, чем говорить, и
они опять стали целоваться.
Тинто Брасс плюхнулся на задницу, подумал и задней лапой
неловко почесал ухо.
Ну и дела – вот что означал этот жест. Как это все, право,
неожиданно, ребята!
– Ты никогда не обращал на меня внимания.
– Не обращал.
– Почему?
– Не знаю.
– Ты меня просто не видел.
– Не видел.
– А помнишь, ты приходил к нам чай пить?
