– Помню.
– Вы с тетей сидели, и у тебя было насмешливое лицо, а я так
сердилась, что ты над ней смеешься. Мы потом с ней поссорились. Я ей говорила,
что она все придумывает, что никакой ты не хороший человек, что ты над ней
просто… издеваешься.
– Я не издевался.
– Я вам чай подавала и плетенку с печеньем высыпала тебе на
брюки, а ты все равно меня не заметил.
– Не заметил.
– Почему?
– Что – почему?
Архипов поднял ее за узкие бока и посадил на стойку, так что
она стала выше его, зато прямо перед его носом оказалась упругая грудь,
прикрытая Любаниной розовой кофтенкой, и атласная шея, и он уже чуть не
добрался до всего этого, как вдруг что-то загрохотало у него за спиной, как
будто случился горный обвал, и он некоторое время соображал, что это такое и
где он находится, потому что смутно ему помнилось, что ни в каких горах он быть
не может, а потом еще раз загрохотало, и Машу со стойки как ветром сдуло.
Он даже застонал тихонько от разочарования.
Брат Макс поднимал штангу.
Следом за Машей Архипов воздвигся в дверном проеме и
обнаружил мальчишку, лежащего спиной на узкой кожаной скамейке. Вес, надетый на
гриф и рассчитанный на Владимира Петровича Архипова, Макс Хрусталев никак не
мог взять, даже если бы он подключил к себе все существующие в природе
батарейки “Энерджайзер”.
Штанга поднималась в пазах сантиметров на пять и с грохотом
обрушивалась обратно. На сосредоточенном лбу Макса выступили крупные капли
пота, а на руках вздулись толстые вены.
– Ох-хо-хо, – сказал Владимир Петрович, – вот беда.
Штанга снова с грохотом упала, и Макс вскочил с узкой
скамейки.
– Здрасти.
– Будь здоров, – поздоровался Архипов, – тренируешься?
– Чего?.. А нет, это я так.
– Если так, то надо вместо четырех один диск поставить.
Макс презрительно пожал плечами:
– Один не интересно.
– Нисколько не интересно. Семь потов сойдет, пока триста раз
выжмешь.
– Ско-олько?!
– Столько.
– Маньк, знаешь, он каждый день качается! – похвастался Макс
Владимиром Петровичем. – Сам сказал. Я тоже… попробовать хотел.
Маша подошла и погладила мальчишку по голове. Он хмуро
глянул на Архипова и вывернулся.
Все ей представлялось, что она видит того, которому год и
который мусолил рогалик, а потом ковылял по берегу озера, держа в руке прутик,
и было очень тихо, и холодно, и лист, падая, шуршал и цеплялся за голые ветки,
и во всем мире они были одни, и он хохотал, разевал младенческий розовый ротишко
с четырьмя зубами и от хохота валился на спину в пожухлую траву, а она
поднимала его и отряхивала сиротское коричневое пальтецо, а потом в сумерках
они катили домой, и рогалик был съеден, а дома их никто не ждал.
А потом ее увезли в Москву, а он остался. На целых
пятнадцать лет.
Архипов вдруг увидел, что они похожи – брат и сестра. Просто
удивительно похожи. Наверное, раньше он не замечал, потому что не обращал
внимания.
Как она ему сказала – ты никогда меня не видел?
– Володя, тебе, наверное, на работу надо, – вдруг
спохватилась она. – Сейчас я быстро приготовлю завтрак… или ты не завтракаешь?
– Завтракаю.
– Тогда я сейчас приготовлю. Или нам… лучше уйти?
– Вам лучше глупостей не говорить, – посоветовал Архипов.
Ему непременно нужно поговорить с ней. Он был уверен, что в
свою квартиру она не должна возвращаться, но как сказать ей об этом, не знал.
Все дело в том, Маша, что в ваше отсутствие я нашел в вашей
квартире труп. Трудно объяснить, зачем меня туда понесло, но тем не менее
понесло, труп я нашел, а потом вывез и бросил на дороге, потому что думал, что
это вы юриста прикончили.
Кстати, это вы или все-таки не вы?
Замечательно.
Рассердившись, Архипов ушел в ванную и захлопнул за собой
дверь.
Целоваться нельзя – брат Макс в любую минуту может их
застать. Поговорить негде – в “холостяцком флэте”, оказывается, совершенно
невозможно уединиться. О том, чтобы соблазнить ее, можно смело забыть – он еще
не до конца “исполнил свой долг”, а она “бедная сиротка”, напуганная гадкими
людьми.
Вот черт побери!
Или вовсе не рассказывать ей про труп?
Когда он вышел из ванной, оказалось, что Маша уже
приготовила завтрак – гигантский омлет с грибами и красным перцем, кофе и сок.
Архипов вытаращил глаза.
Она сидела за стойкой и вскочила, как только он появился в
дверях. На стойке стояли три чашки, три стакана и три тарелки. Оранжевый сок в
стаканах сиял электрическим светом. Кофе пах так вкусно, как пах только, когда
его варила мать, сто лет назад. Омлет золотистым краем вылезал из широкой
сковороды. Тинто Брасс ухмылялся на своей круглой подушке.
– Э-э… садись, – пригласила Маша и покраснела. Издалека
доносились размеренные удары – Макс Хрусталев поднимал и бросал штангу.
“Все-таки снял диски”, – понял Архипов.
– Тебе… кофе с молоком?
– Черный.
По утрам он никогда не пил сок, только немного французской
минеральной воды. Осознав, что смотрит на сок с некоторым отвращением – вот до
чего довел “уютный холостяцкий флэт”! – Архипов залпом выпил полстакана.
– Маша, я хочу, чтобы вы некоторое время пожили у меня, –
бухнул он и уставился в свою чашку.
– Зачем? – не поняла она.
Положила ему омлет, и пристроилась рядом, и положила на
стойку худые локти, и придвинула к себе свою чашку, и положила сахар, и
помешала серебряной ложечкой, по которой скакал солнечный зайчик, – как будто
этим утром началась в его доме та самая “настоящая жизнь”, о которой он
печалился так недавно.
– Разве… все не кончилось, Володя?
– Я не знаю, – ответил Архипов, рассматривая свою новую
“настоящую жизнь”, – точно не знаю.
– Как?! А разве вчера…
– Маш, все, что было вчера, закончилось. В этом как раз никаких
сомнений нет.
– А в чем у тебя… сомнения?
Архипов отхлебнул кофе и принялся за омлет.
– Откуда у Лизаветы взялся нож? Она притащила мне нож и
сказала, что он предвестник смерти. Дождь кровавый, затмение небес, все дела.
Где она его взяла, ты не знаешь? Она мне сказала, что он появился сам по себе и
она нашла его под своей кроватью.
