– Проходите, – предложил из темноты тусклый голос. – Только
ботинки снимите.
Он сбросил ботинки.
– Куда проходить? – Архипов почти ничего не видел.
– За мной.
Ее он тоже почти не видел – так, копошилось что-то в
полумраке, с виду похожее на человеческое существо.
Следом за этим существом он прошел длинным коридором,
повернул и чуть не налетел на него, когда оно остановилось у двери в комнату.
Дверь распахнулась. Солнечный свет ударил в глаза, и Архипов зажмурился.
– Что вам нужно?
Он разлепил веки и никого не увидел – только громадную
квадратную комнату, залитую солнцем. Солнце вваливалось в широкие чистые окна,
каталось на полированном паркете, путалось в хрустальных вазах и вазочках,
струйками стекало с громадной люстры – его капли попадали Архипову в глаза,
мешали видеть.
– Что вам от меня нужно?
Он повернулся спиной к солнцу и оказался нос к носу с ней.
Она стояла у высоких дверей, прижавшись к ним спиною, как в кино.
– Мне нужно с вами поговорить, – пробормотал Архипов. – Меня
зовут Владимир Петрович. А вас?
– Мария Викторовна. О чем вы хотите со мной говорить?
– О жизни и смерти вашей тетушки, – пробормотал Архипов,
рассматривая ее, – или бабушки. Она вам тетушка или бабушка?
– Ее жизнь и смерть вас не касаются. Простите.
– Да ничего, – неторопливо сказал Архипов. – Вы правы. Не
касаются.
После этого Мария Викторовна Тюрина как будто расслабилась и
отлепила спину от двустворчатой двери.
– Можно я сяду? – попросил Архипов.
– Садитесь, – разрешила она равнодушно. Прошла мимо него и
присела на краешек дивана. Руки стиснуты, плечи судорожно сведены.
Неизвестно, кого он ожидал увидеть.
Пожилую девушку в платке и черной юбке? Мышку-норушку в
балахоне и тапках? Бледную поганку с псориазной кожицей, кладущую перед
божницей земные поклоны?
На вид Марии Викторовне было лет двадцать. Впрочем, Архипов
никогда не мог правильно определить на глаз женский возраст, непременно
ошибался. На ней были джинсики, голубенькие и довольно потрепанные, зато
безупречно чистые, и темная штуковина без рукавов, но с высоким горлом. Руки
длинные и худые, совсем девчачьи, щеки розовые, волосы короткие и темные,
собранные в невразумительный хвостик. Она оказалась очень высокой, почти с
Архипова, и примерно раза в два уже. Что это Гаврила Петрович Державный так его
дезинформировал?..
– Сколько вам лет? – мрачно спросил Архипов. Мария
Викторовна взглянула на него и некоторое время помолчала.
– Двадцать четыре.
– Понятно.
Что нужно делать дальше, Архипов не знал. То есть когда шел,
он знал, а сейчас позабыл.
– Мне скоро на работу, – тускло сказала Мария Викторовна, –
через полчаса.
– А кем вы работаете? Опять некоторая пауза.
– Медсестрой в пятнадцатой больнице.
Архипов рассматривал ее, а она – свои сложенные на коленях
руки.
Раньше он точно никогда ее не видел. Странное дело – каждый
день он приезжал домой и уезжал на работу, а по выходным чаще всего бывал дома
и знал всех соседей, которых было не слишком много в старом малоквартирном
доме, но ее не видел ни разу.
Однажды Лизавета заманила его на “чай из трав”. Он помнил,
что этот чай им подавали, а кто подавал – нет, не помнил.
Она молчала, и Архипов выудил из недр мозга народную
мудрость номер три – про то, как надо держать паузу.
– Я хотел с вами поговорить, – вопреки мудрости начал он
быстро, – и поэтому позвонил. Ваша тетушка просила меня… Вы знаете, что она
была у меня за день до своей… кончины?
Мария Викторовна перевела взгляд со своих рук в центр ковра
и ничего не ответила.
– Она просила меня вам помочь, если потребуется помощь.
– Мне ничего не нужно.
– Конечно, – согласился Архипов. Он бы очень удивился, если
бы она продиктовала ему список “добрых дел”, которые он должен для нее сделать.
Если бы она не оказалась такой хорошенькой, молоденькой и
несчастной, Архипов с чистой совестью наплевал бы на все свои обещания. Ему
было неловко от того, что это именно так, а врать самому себе он не умел.
– Так кем вам приходилась Лизавета Григорьевна? Тетушкой?
Или все-таки бабушкой?
– Она никем мне не приходилась. – И опять молчание.
– Послушайте, Маша, – произнес Архипов как можно
значительнее, – мне нужно с вами поговорить, а вы почему-то упираетесь. У вас
есть полчаса. Пойдемте ко мне, я сварю кофе, и мы поговорим. Пойдемте, это
недалеко.
– Я не хочу кофе.
– Тогда чай.
– Чаю я тоже не хочу.
– Квасу? Спирту? Соленых огурцов?
Тут она улыбнулась – наконец-то.
– Огурцы тоже есть?
– Сколько угодно.
Улыбка пропала, как будто ее и не было. Снова заснеженная
равнина, унылая и однообразная до крайности. Архипов начал раздражаться –
какого черта он уж так-то старается?! Ну, не хочет она с ним разговаривать,
пусть не разговаривает, ему-то что?! Он сделал попытку – попытка провалилась, и
хватит сидеть, изображать дружеское участие и сочувствие!
Всему его участию вместе с сочувствием цена – грош, потому
что он предлагал их исключительно из-за того, что у нее оказались длинные ноги
и крепкая грудь.
– Ну что? Не станем кофе пить и есть огурцы?
– Нет.
– Отлично.
Архипов поднялся, чувствуя себя идиотом. Все из-за Лизаветы,
поставившей его в такое дурацкое положение!
– Что за люди приходят к вам в квартиру? Заснеженная равнина
вдруг ожила, как будто от первого дыхания надвигающегося урагана.
– Какие люди?
– Не знаю, – сказал Архипов резко, – я у вас хочу спросить.
На площадке толчется народ, который валит в вашу квартиру. Соседи слышали
какие-то песнопения, хотели милицию вызывать. Что это за народ?
Ураган улегся так же внезапно, как и поднялся.
– Это… мои друзья.
– Сколько их?
– Что?
Архипов вздохнул:
– Я спрашиваю, сколько их. В штуках. Сколько?
Мария Викторовна Тюрина уставилась ему в лицо.
