Он пошел по коридору, заглядывая по очереди во все комнаты.
Если у Лизаветы под кроватью лежал нож и Маша сдала его в
утилизацию, а он потом снова оказался под диваном в гостиной, это может
означать только одно – ножей было два.
Вряд ли он появляется сам по себе и ведет за собой смерть,
право, вряд ли.
Скорее всего, его кто-то принес и положил, продолжая игру в
темные силы, которая так нравилась Лизавете.
Архипов вошел в ее комнату и остановился, прислушиваясь. В
отдалении тикали часы, как будто шептали. В комнате у Лизаветы большие часы с
латунным маятником уже не шли. Маятник замер неподвижно, и золотой начищенный
круг выглядел печальным.
Она сказала ему, что читала книгу. В этом доме книг хватит
на то, чтобы основать небольшую публичную библиотеку – полки вдоль коридора,
полки вдоль стены в гостиной, полки в кабинете.
Интересно, кто такой был Александр Васильевич Огус, который
женился на разведенной Лизавете и вызвал гнев супруги Гурия Матвеевича?
Архипов присел на корточки и заглянул под широкую, лебяжью,
купеческую Лизаветину кровать.
На полу ничего не лежало, он уже заглядывал, когда искал
нож. На столике рядом с кроватью никаких книг тоже нет. Есть газета – Архипов
подошел, посмотрел и усмехнулся – “Московский комсомолец”, очки и журнал
“Здоровье”.
На низких полированных шкафчиках стояли только стеклянные
штучки, и никаких книг.
Где он станет искать?! И главное – что именно он станет
искать?!
По притолоке Архипов простучал “Чижика-пыжика”, нагнулся и
еще заглянул под шкафчики. Лезть в лебяжью постель, застланную атласом, ему не
хотелось. А вдруг то, что ему нужно, именно там?
Позвоночник скрутило в спираль, а спираль в нескольких
местах еще завязалась в узлы. Архипов охнул, схватился за спину, попятился и
плюхнулся в кресло. Глаза вылезли из орбит. Лицо стало мокрым. Боль как будто
выгрызала в нем дыры, и через эти дыры врывалась новая боль.
Сейчас успокоится. Так уже было. Потерпи. Он кое-как
пристроил спину, чтобы почти не опираться на нее, вытянул шею и закрыл глаза.
Пройдет. Уже проходит.
Может, правда – массаж? Ванны? Лечение грязями?
Ничего не поможет, он знал. Врач из ЦИТО сказал – только
упражнения. Упражнения и никаких травм. Легче не станет, зато можно будет жить.
Не хотите, можете не упражняться, тогда – добро пожаловать на коечку.
Эмалированное судно, белая тумбочка, на ней стакан, а в
стакане ложка – не угодно ли?
Боль отпустила, как-то уменьшилась и теперь лишь кусала, а
не грызла. Архипов понял, что ему очень неудобно сидеть.
Он поерзал немного – лучше не стало. Он еще поерзал,
понимая, что одна его ягодица сидит на мягкой кресельной подушке, а другая – на
чем-то твердом, прямоугольном, с острыми краями.
Ну, конечно! Все правильно. Так и должно быть.
Архипов сунул руку и пощупал. Нащупывалось что-то твердое,
похоже, глянцевое, но между рукой и этим глянцевым по-прежнему были какие-то
тряпки.
Архипов оперся на валик кресла и осторожно поднялся. И
поднял подушки.
Конечно, там лежала книга.
Обыкновенная книга – никаких вселенских струн и вселенских
страниц – в темном переплете. На переплете нарисованы чудовища.
Называлась книга очень просто и многозначительно – “Черная
магия и оккультизм”.
Значит, именно об этом шла речь. Именно эту книгу читала
Лизавета и о ней говорила, когда встретилась с ним во дворе того гадкого дома.
Ну, ладно, ладно, не говорила! Ему показалось, что она
говорила. Померещилось. Привиделось, черт возьми!
Архипов открыл книгу на середине, почитал в одну сторону,
потом почитал в другую, скривился – “тайная и вечная война темных сил”,
“могущество герцогов тьмы”, “кровавый кубок” и все в этом духе.
Он быстро пролистал тонкие страницы, посмотрел, в каком году
издана – не слишком давно, – посмотрел, кто издал, попытался найти ценничек или
штрихкод, не нашел, зато нашел оглавление. Снизу вверх ведя палец, как только
что обучившийся грамоте тульский крестьянин из хроники двадцатых годов,
Владимир Петрович отыскал “Обряды, призывающие смерть” и еще “Кровавые обряды”.
Текст шел подряд, без красных строк и почти без запятых –
пожалели денег на корректора! А может, так полагалось в черной магии – без
запятых и красных строк, кто ее знает.
С ножом все определилось очень быстро. Нож назывался
“жертвенный”. На ручке должны быть вырезаны символы смерти, крови, поклонения.
Вырезать их должен “прародитель зла”, только тогда все подействует как надо.
Бедная Лизавета!
Было написано, что из оккультного мира нож является сам по
себе, предвещая смерть. Появление ножа, соответственно, предвещает кровавый
дождь и затмение небес, все правильно она тогда говорила. Бедная Лизавета!
Все перепуталось у нее в голове – сладкие стоны Добромира о
потерянном рае земном, три плана бытия, зеленые лужайки, вселенские струны,
дьявольские когти, кости и черепа, и быстрокрылые орлы ее мыслей занесли ее,
бедолагу, непонятно куда!
Если она верила во все это дело – а она, очевидно, верила,
книжку держала под обивкой, чтобы Маша не нашла! – значит, подбросив ей нож,
можно было убедить ее в том, что он “пришел за ней”. Маша нашла нож, Лизавета
его увидела, чуть не упала в обморок и моментально всем о нем раззвонила, в том
числе и Архипову. Гениально.
Про черную магию, будь она неладна, никто не знал. Зато
знали про “Путь к радости”, который Лизавета посещала и предавалась там
песнопениям.
Маша уверена, что Лизавету убили именно эти, из “Радости”, и
думала, что они вот-вот доберутся до нее. Архипов считал, что штучки с кругами
и ножами – тоже дело рук “Радости”.
Это дымовая завеса. Отличная дымовая завеса, которая
завесила все на свете.
Никто из “Радости” никого не убивал. Они занимались своими
делами, потихоньку заманивали Лизавету в “доброту и красоту”. Лизавета покорно
шла – и пение ей нравилось, и общество приятное, и Добромир лучезарный.
Потом она решила, что хватит – дело стало принимать слишком
серьезный оборот.
И тут они ее не выпустили. Конечно, им и в голову не
приходило ее убивать – убийства вообще не по их части. Может, они запугивали
ее, может, чем-то угрожали, и она написала завещание – все отдать на
благотворительность. Завещание это находилось у юриста Маслова, подвизавшегося
все в той же “Радости”.
Лизавета все же ухитрилась завещание переписать – так, что
ни Маслов, ни его хозяева ничего не знали.
