– Маша, – приглушенно позвал он оттуда, – заходи. Только не
шуми!
Все это время шумел только он один, но все же он вожак стаи
– хоть и несколько запоздавший с прозрением, – и Маша должна об этом помнить.
– Какие картины? Эту я уже взял. А еще какие?
Маша приложила ладошки к щекам.
– Ну, быстрее, быстрее!
– В тетиной комнате картины. Там грач на ветке и сирень,
по-моему. Грач мне нравится больше. Когда я маленькая была, тетя мне все время
про него рассказывала, про этого грача. Как он прилетел из теплых стран, как
рад весне и тому, что он дома…
Архипов рукой отодвинул ее с дороги и пошел в Лизаветину
комнату, таща за собой картину с незабудками.
Грач и сирень оказались поменьше, почти квадратными и
довольно тяжелыми.
Снятые со стены, они выглядели убого.
– Ты хочешь, чтобы твой эксперт это смотрел? – спросила Маша
с сомнением. – По-моему, ты что-то неправильно понял, Володя.
Но Архипов знал, что сейчас-то как раз он думает
исключительно правильно.
– Пойдем по лестнице, – распорядился Архипов. – Тинто,
вперед! И никто не. топает!
Никто и не топал.
– Так, – сказал Владимир Петрович на площадке первого этажа.
Спина болела, и он то и дело тер позвоночник костяшками пальцев. Маша
сочувственно ловила это его движение. – Маша, стой здесь и жди меня. Тинто,
сидеть! Сидеть!
– Зачем нам тебя ждать?
– Я подгоню машину к окну.
– Мы полезем в окно?!
– Сами полезем и картины вытащим.
– Зачем?!
– Чтобы не выносить их на глазах у почтенной публики, –
сердито ответил Архипов. – У Гурия Матвеевича в особенности! Стойте и ждите!
Он бесшумно открыл окно, толкнул белые створки и выпрыгнул в
заросли бузины и шиповника. Маша и Тинто Брасс остались на площадке одни.
– Он странный, – тихо говорила Маша Тинто. – Зонт какой-то,
картины, труп! Что с ним? Тетя считала, что он здравомыслящий сверх всякой
меры.
Тинто по-собачьи пожал плечами, но Маша не понимала
по-собачьи.
Совсем близко заурчал тихий мотор, прошуршал песок под
колесами тяжелой машины, стукнула дверца. Маша по пояс высунулась в окно.
Архипов вынырнул из бузины и крепко и неожиданно поцеловал ее.
– Прыгай.
За руку он потянул ее на себя, поймал и прижал – сильно. На
одну секунду он изо всех сил стиснул ее, а потом отпустил.
Привстав на каменный выступ, Архипов перегнулся через
подоконник и вытащил картины. Последним в заросли бузины перевалился тяжеленный
Тинто, и окно Архипов прикрыл.
– Ты знаешь, – сказал он Маше, – с тех пор, как началась вся
эта история, я только и делаю, что пользуюсь этим окном.
– Володя, – пожаловалась она, – я ничего не понимаю.
– Сейчас мы все поймем, – пообещал Архипов. – Федор Кузьмич
нам растолкует. Без него я пока тоже ничего не понимаю.
– А что ты говорил… про тетю? Что она приходила? Про зонт?
Про дождь?
– А-а, – отмахнулся Архипов, – я нынче как принц Датский.
Меня то и дело тревожат призраки, вернее, один призрак. Мне является призрак
Лизаветы. Вот ты веришь в привидения?
– Н-нет. Не знаю.
– И я не знаю. То есть не верю. Но одно привидение
существует совершенно точно – Лизаветино.
Тинто тоскливо вздохнул. Ему не нравились разговоры про
привидения.
– Володя…
– Кризис наступит вечером, – отрезал Архипов. – Сейчас до
кризиса еще далеко.
Он втиснул здоровенную “Хонду” на единственное свободное
место в плотном ряду машин, как будто специально оставленное для нее.
А может, и оставленное – Владимир Петрович теперь во всем
сомневался.
Подъезд старинного купеческого дома был чистенько и
уважительно отремонтирован. Так уважительно, что даже фонарь остался таким, как
при братьях Третьяковых, Сергее и Павле Михайловичах. И кокошничек над
крылечком из гнутой ажурной жести, и кованая чугунная решетка перед крохотным
московским палисадничком, и мозаика на белой стене – все ухоженное, добротное и
славное, какой бывает старина в богатых волжских монастырях.
– Выходи.
Ореховые высокие двери казались закрытыми навсегда, но
домофон сверкал вполне современными начищенными кнопками – значит, кто-то
все-таки сюда приходил.
Архипов нажал кнопку и покрутил головой в поисках камеры.
Когда-то она находилась сверху и справа, но он слишком давно сюда не
заглядывал.
– Да, – вежливо сказал домофон.
– Мы к Монахову.
– Собачку придется оставить.
Архипов посмотрел вниз. Тинто Брасс, оказывается, тоже вылез
из машины и теперь стоял на нижней ступеньке с самым невинным видом.
– Собачка и так не собиралась идти. Давай в машину, Тинто!
Быстро!
“Ну и пожалуйста, – сказал Тинто Брасс. – Мне вовсе и не
хотелось сюда. Подумаешь”.
Архипов загнал пса в салон и вернулся к уже открытой двери.
Маша не решалась войти, смотрела растерянно.
Ореховые снаружи двери оказались внутри металлическими, а
сразу за ними начинался плиточный пол и поднималась крутая лестничка с
латунными шишечками и перилами.
Придерживая картины, Архипов быстро перескочил через
лестничку и остановился перед вполне современной железной рамкой, у которой
стоял серьезный молодой милиционер.
– Федор Кузьмич ждет, – проинформировал милиционер. – Через
рамочку, пожалуйста.
Архипов положил картины на широкий стол и прошел в рамку,
которая немедленно истошно завопила.
– Ключи, телефон, кошелек, жевательная резинка есть?
– Как не быть, все есть.
– Девушка, а у вас?
В розовой Любаниной кофтенке карманов не было, а ключи у нее
еще утром забрал Архипов.
– У меня ничего.
– Тогда проходите первой.
К Маше рамка отнеслась более благосклонно. Архипов вывалил
поверх картин все из своих карманов, и на этот раз бдительный прибор допустил
его внутрь.
– Если будете выносить картины из здания, не забудьте
пропуск. Федор Кузьмич должен подписать. Знаете, как его найти?
– Знаем.
– Володя, – робко спросила Маша в богатом коридоре,
застеленном ковром и освещенном невидимыми лампами, – а что здесь такое?
Гохран?
