– Звони, – разрешил старик, – только я аппарат за ширмочку
направил. На столе мешает.
Архипов зашел за ширмочку и набрал номер.
– Расул, – заявил он, – я сейчас подъеду. Никуда не уходи.
Федор Кузьмич, вы вот… Марию Викторовну к супруге вашей не проводите? В крайнем
случае смотрины можно без меня начать.
– Отчего же не начать, – пытливо рассматривая Архипова,
пробормотал тот, – можно и начать.
– Тогда я поехал.
– Володя! – закричала Маша, но высокая дверь уже тихо
притворилась за ним.
* * *
– Но почему, почему он?! – Костлявые кулачки сжались и
стукнули по кожаной обивке кресла.
Звук вышел неубедительный. Чавкающий какой-то вышел звук.
Тогда она подбежала и стукнула по стойке. Чашка подпрыгнула
на блюдце, вышло дребезжание – опять не то.
– На, – сказал Архипов благодушно и протянул ей тарелку, –
кинь ее и разбей.
– Володя! Ты молчишь, как рыба, уже три дня…
– Два, – поправил Архипов, – мы с тобой вместе два дня и две
ночи.
Она немедленно покраснела.
– Я хочу знать! Я тоже имею право знать! Почему ты мне не
рассказываешь?
– Потому что все кончилось и мне не хотелось, чтобы мы… в
первый раз занимались не любовью, а разговорами!
– А во второй?
Он поймал ее за руку, разжал кулачок и захохотал.
– Машка, ты смешная! Конечно, я тебе расскажу. Просто меня
это больше не интересует, понимаешь? Совсем не интересует.
– А что тебя интересует?
– Ты меня интересуешь. И еще, почему наш мальчик гуляет с
нашей собакой по пять минут? Почему он не гуляет с ней по три часа?
– Ты же все равно с ней потом бегаешь!
– Бегаю, – согласился Архипов и поцеловал ее в ухо. – Как же
мне с ней не бегать!
Маша помолчала.
– А почему ты называешь его – она?
– Кого?
– Нашу собаку. Она же – он.
– Он.
Так как Архипов все пытался как следует с ней поцеловаться,
она, в конце концов, вырвалась и ушла за стойку.
– Володька, расскажи мне! Вот клянусь тебе, что, если ты мне
не расскажешь, я тебя… я с тобой… я больше никогда…
Архипов слушал с интересом. Маша долго бормотала, потом
наконец запуталась и остановилась.
Владимир Петрович и сам понимал, что слишком затянул финал
представления, но ничего не мог с собой поделать. Во-первых, вожаком стаи был
именно он, а во-вторых, ему неожиданно понравилось ее дразнить.
– Ладно, – сказал он, устыдившись своего юношеского пыла, –
все довольно очевидно. Кто самый первый пришел ко мне и стал рассказывать про
то, что у тебя в квартире поют хором и практически курят гашиш? И еще что все
соседи волнуются и так далее? Гаврила Романович Державный, милейший старый
чудак в пальто и шляпе! Я бы, по своему обыкновению, и не заметил ничего, если
бы он мне не сказал!
– Зачем он пришел к тебе?
– Да затем, чтобы подготовить меня ко всему остальному – к
тому, что ты бросишься с лестницы, например. Ну, представь, ты бы… умерла
следом за Лизаветой. Подозрительно? Подозрительно. Да ничего подозрительного,
она же в секте состояла и вообще малость чокнутая! Владимир Петрович Архипов
своими глазами видел и своими ушами слышал, что по нашей площадке шатаются
какие-то странные люди, поют странные песни и так далее! Мало ли безумных,
которые в этих сектах состоят, а потом с собой кончают!
Вдруг он очень разозлился, потому что все могло бы так и
получиться и он прошел бы мимо, не остановившись и не оглянувшись. Если бы не
Лизавета с ее идиотским требованием написать расписку, что он станет оберегать
бедную “сироту”.
Если бы не Лизавета, Маши уже не было бы на свете, а у него,
Архипова, до конца жизни остался бы один “холостяцкий флэт”!
– Потом дверь, – продолжал он в сильном раздражении. – Когда
я ночью застал у тебя в квартире Макса, он сказал, что вошел в открытую дверь.
Я ее потом закрыл, и замок был не поврежден. Из этого, между прочим, я сделал
блестящий вывод о том, что ее открывали ключами. У кого были ключи? У Гаврилы
Романовича и Елены Тихоновны!
– Ну и что? У меня тоже! И у тети были ключи!
– Тетя к тому времени уже умерла. А тебя я подозревал,
кстати. Долго подозревал. До ботинок.
– До каких ботинок?! Ах да, до ботинок…
– Когда я пришел и попросил у них ключи, они по ошибке
отдали мне дубликаты – те самые, что сделал дядя Гриша с тех, что ты принесла
им. Это была большая ошибка. Принципиальная и роковая. Я понял, что Гаврила
Романович зачем-то заказывал еще одни ключи – новые, а ты отдала им старые!
– Зачем заказал?
– Затем, что Лизавета в любой момент могла их забрать. Она
же была… непостоянная особа. Забрала бы, и как бы он тогда попал в квартиру с
драгоценными картинами? В первый раз его спугнул Макс. Потом дверь сторожил
Тинто. Потом ты пришла с дежурства, и он заглянул к тебе по-соседски, чтобы
выяснить, кто ночью находился рядом с его драгоценными картинами. Ты ему сказала,
что в три часа едешь в нотариальную контору, где станут читать завещание
Ли-заветы.
– Я не помню…
– Я помню! – возразил Архипов с досадой. – Я отлично все
помню! Я встретился в ними возле лифта, и Гаврила Романович мне сказал, что он
к тебе заходил. Смотри. Нотариус вряд ли раззвонил всей Москве, что сегодня
состоится историческая читка завещания гражданки Огус. Макс – если отбросить
предположение, что преступник – он, – в Москве вообще никого не знает. Я точно
ни с кем это не обсуждал. Значит, остаешься ты. Макс мне потом сказал, что вы
разговаривали, вешали картину и никто не заходил, кроме соседа, и телефон не
звонил. Вывод… какой?
– Какой?
– Что ты поделилась с соседом. Просто так. Он милый и
участливый человек, а ты замученная горем сирота. Он моментально позвонил
Добромиру и компании. Когда мы приехали к нотариусу, там – оп-ля! – уже сидели
готовенькие юристы из “Радости”. Я все никак не мог понять, откуда они узнали,
что именно сегодня, и именно в три часа, и у Грубина, а потом понял! О времени ты
ему сама сказала, а о Грубине он знал из записки, которую Лизавета оставила
вахтеру. Интеллигентнейший Гаврила Романович ее попросту спер со стола дедка.
Но завещание, черт его побери, оказалось совсем не таким, как ожидалось!
Лизавета всех обхитрила. Когда счастье было уже так близко, так возможно, прямо
посреди дороги вдруг очутился я!
