По ночам стреляли не только в горах, но и в городах, на
блокпостах взрывали заминированные машины, как будто сами по себе вдруг
находились склады с оружием, которого хватило бы на то, чтобы вооружить до
зубов армию небольшого, но амбициозного государства.
И все это было так привычно, так невыносимо скучно, что
журналисты почти зевали, когда рассказывали про институт, «гостеприимно
распахнувший» двери. К взрывам в метро все тоже быстро привыкли, как и к тому,
что вдруг повсеместно стали гореть дома — а куда же им деваться, они свой век
отжили, а два века не протянешь!.. Ремонтировать их было не на что — весь
ручеек уходил на усыпление гидры, — новые строить тем более не на что, и
плачущие люди в платках и мятых ночных рубахах, в несколько часов потерявшие
все, вызывали только минутное сочувствие, не больше.
Беспризорники заполонили вокзалы и рынки, и о том, что нынче
их почему-то развелось еще больше, чем во время Гражданской войны, тоже
говорилось стыдливо и негромко, словно никто в этом не виноват, да и особенного
ничего нет. Подумаешь — беспризорные дети в официально невоюющей стране, а что
тут такого?! Бомжи с наступлением весны вылезли из теплотрасс и подвалов на
свежий воздух, в скверики и парки, и теперь дети в ярких комбинезонах, которых
вели за руку мамы, старательно обходили спящих на газетах, обросших сивыми
бородами мужчин и краснолицых женщин в свалявшихся шапках.
Зато повсеместно открывали залы игровых автоматов и игорные
клубы, вокруг которых толпились немытые подростки с лихорадочными губами и
глазами. Держава прогуливала дармовые нефтяные доллары и в ус не дула, и все
понимали, что вот-вот всему настанет конец.
Те, кто еще несколько лет назад так рвался к власти, так
спешил, так ратовал за народ и процветание, дорвались, передушили конкурентов и
с азартом и жадностью дорвавшихся стали хватать, тянуть, грести, волочить,
красть, рассовывать по карманам и счетам. От них не было спасения. Они ничего
не видели вокруг, они жадничали и давились, но остановиться не могли — время их
поджимало, время! На следующих выборах на смену им придут другие и передушат
нынешних, тех, кто не успеет убежать, и припадут к кормушке, и начнут хватать,
грести, рассовывать по счетам и карманам. Самые разумные, насосавшись,
отваливались, как пиявки, и, рыгая и ковыряя в зубах, отправлялись «на покой» —
в тихие спокойные страны, где продаются особняки и футбольные клубы, а также
острова с народцем, яхты и лагуны, и располагались там уже навсегда, надежно,
основательно, с достоинством и благожелательным взглядом на мир.
Журналистам было скучно. Невыносимо скучно. Писать не о чем
и снимать нечего.
В прошлом году от летней сонной скуки напали вдруг на
некоего эстрадного деятеля, который, тоже от скуки, облаял на пресс-конференции
некую журналистку — можно подумать, что он первый облаял или последний!..
Скандал вышел на всю страну, и вся страна была всерьез озабочена этим вопросом,
и заговорили даже о «возрождающемся национальном достоинстве», в том смысле,
что это самое достоинство и попрал эстрадный деятель. Суд присудил деятелю
извиниться, и тот извинялся и каялся, и опять на всю страну разбирались, от
души он покаялся или нет, и сочувствовали оскорбленной, и вспоминали с
умилением, что вот в былые времена мужчины женщин не оскорбляли и в их
присутствии не садились даже, не то что уж матом крыть! Оскорбленная
прославилась, а деятель приуныл, и журналисты написали, что хамить никому не
позволено!..
Потом все опять встрепенулись и навострились, как морские
коньки. Говорят, что морской конек большую часть жизни проводит почти что в
спячке и только время от времени, подчиняясь загадочному биологическому ритму,
вдруг пробуждается и летит без разбора невесть куда.
Некий скромный министр из ничего не означающего министерства
с бухты-барахты принялся крушить чужие особняки и дачи — бороться за сохранение
природы. Толком никто не знал, сколько именно особняков он сокрушил, и сокрушил
ли вообще, и чьи, но выглядел министр внушительно. Брови сдвигал строго и
говорил министерским голосом: «Мы не позволим!» Пока разбирались, чьи дачи
сокрушать первыми — политиков, или артистов, или обыкновенных обывателей, — в
центре Москвы порубили пару чахлых сквериков и тройку детских площадок. В
сквериках заложили небоскребы, а на площадках — гаражи, — а что делать,
мегаполис растет, развивается, приезжих селить некуда, только в небоскребы!
Перепуганные жители соседних домой выдвинулись с плакатиками и нарисованными от
руки транспарантами — не надо, мол, небоскребов, у нас солнца и так нет,
сплошная загазованность и нарушение норм освещенности, но министру в это время
было некогда. Он воевал с не ведомыми никому дачниками.
Но и эта тема наскучила — очень скоро. Морской конек впал в
спячку и пробудился только от того, что папа римский плохо себя почувствовал. В
стране, где религию отменили несколько десятилетий назад, причем основательно
отменили, со скидыванием крестов и расстрелом духовенства, здоровье папы стало,
разумеется, темой номер один — а как же иначе?! Некоторое время гадали, помрет
или не помрет, и с удивлением показывали людей по всему миру, которые искренне
за этого самого папу переживали, некоторые даже плакали. Папа балансировал
между жизнью и смертью, и это тоже быстро надоело — ну а дальше что?!
Ну совсем ничего, ну что же делать-то?!
Вольнодумные каналы все позакрывали еще сто лет назад,
вольнодумных журналистов, которые утверждали, что войну надо заканчивать и
бюджетникам платить, отправили на вольные хлеба, а немногочисленные оставшиеся
осторожничали и боязливо жались. Шут ее знает, свободу эту!.. Сегодня свобода,
а завтра Тишина Матросская, кому она нужна такая?
Вокруг было липко и влажно, и как-то невыносимо, как бывает,
когда туча уже сожрала горизонт и подбирается все ближе и ближе, и внутри ее
все наливается лиловым и черным, и ветер крутит песчаные вихри, и оттуда,
издалека, тянет холодом и чувством опасности, и все еще непонятно, что там —
дождь или смерч?..
Эта туча — будущие президентские выборы — никому не давала
покоя, все косились на нее, понимая, что она уже близко, вот-вот подойдет, и
остались последние, самые последние дни, когда можно жить, делая вид, что ее
нет.
Валерия Алексеевна Любанова, главный редактор газеты «Власть
и Деньги», видела ее так хорошо, как будто рассматривала в тысячекратный
бинокль.
Ее завтрашняя встреча с предполагаемым кандидатом — первый
раскат грома, вывалившегося из лилового брюха.
Она поняла, что уже давно молчит, думая о своем, только
когда Саша Константинов осторожно позвал ее:
— Ле-ера! Ты где?
Она услыхала и словно моментально проснулась:
— Прошу прощения, я задумалась.
— Да мы поняли уже! — Полянский улыбнулся. — Лер, наши
сепаратные переговоры с Садовниковым всем известны.
— И что?
