Он пошел в гостиную, чтобы не звонить из кухни на глазах у
Валентины. Нет, не на глазах. На ушах, точнее будет.
– Пап! – Тим возник на пороге своей комнаты. Он услышал шаги
и моментально вынырнул – несмотря на то, что все пока шло хорошо, в полном
соответствии с хитрым планом, процесс следовало все же контролировать. – Пап,
ты чего? Уезжаешь?
– Нет пока, а что? – спросил Сергей.
– Да нет, – ответил Тим и пожал плечами, – ничего. А когда
ты уедешь?
Сергей посмотрел на него. Пижамные штаны он заменил на
широченные, болотного цвета брючищи с карманами, оттопыренными настолько, что
создавалось впечатление, что в каждом из них лежит по килограмму картошки.
Тощая шея наивно выглядывала из выреза байковой пижамной кофты, переодеть
которую у сына, очевидно, сил уже не хватило. На макушке торчал нелепый
золотистый хохол, а сбоку волосы были сильно примяты – раз уж пижама осталась
на месте, то заодно можно и не причесываться!
– Пап, ты чего? – спросил Тим и почесал одной ногой другую.
– Ну, переодену я сейчас эту хреновину!..
– Тим, не выражайся, – сказал Сергей машинально.
Какого черта они развелись с Кирой?! Ни одна из их самых
сумасшедших ссор, в которой ни разу никто никому и ничего не доказал, не стоит
этого встревоженного, тщательно замаскированного, “контролирующего” выражения
на детской физиономии – только бы не пропустить, только бы вовремя перехватить,
чтобы не уехал, чтобы пообедал, чтобы дождался мать, и, может быть, тогда все
наладится.
Что наладится? Разве что-нибудь может наладиться?
– Пап, ты чай будешь? Валентина печет что-то.
– Буду.
– А ты когда уедешь?
– Я пока уезжать не собираюсь, – ответил Сергей и дернул
сына за хохол на макушке. – Может, после обеда. Но вечером я обязательно
приеду, Тим.
– Приедешь? – переспросил сын недоверчиво. – А козлина? Не
приедет?
– Козлина не приедет, – сообщил Сергей, – пижаму переодень.
Ты же не инвалид в больнице, чтобы весь день в пижаме ходить!
– Точно козлина не приедет?
– Козлина точно не приедет.
– Тимочка, – позвала Валентина нежно, – Тимочка, мой ручки,
сейчас будут плюшки. А бутербродиков сделать?
Тим закатил глаза.
– И у папы спроси, он будет с нами чай пить или ему в
кабинет подать. – Тут она выглянула в коридор, увидала Сергея и схватилась за
сердце: – Боже! Боже мой, как вы меня напугали!..
– А вы-то меня как! – признался Сергей. – Подавать мне не
надо, я сейчас позвоню и стану с вами пить. На кухне.
Валентина явно предпочла бы пить без него. Он был “злодей и
тиран”, Кира “бедная малютка”, а Тим “несчастный ребенок”, и все это явственно
читалось на ее физиономии.
Сергей вздохнул.
Он закрыл за собой дверь в Кирин кабинет – бывший свой – и
первым делом позвонил на работу.
– Сергей Константинович, слава богу, – вскрикнула
секретарша, как будто он пропал по меньшей мере на три недели, – звоню, звоню,
а вас дома нет!..
– Вы бы мне на мобильный позвонили, Ирина Федоровна.
– Не работает, – с готовностью доложила секретарша, –
выключен или находится вне зоны действия сети.
– Да что вы? – удивился Сергей. Он свой телефон не выключал,
но был твердо уверен, что знает, кто его выключил.
Тим, вот кто.
Сергей сказал секретарше, что сегодня на работу не приедет,
пообещал перезвонить американскому партнеру, который ни с того ни с сего этим
утром вздумал его искать, выслушал доклад о том, кто и зачем сегодня приходил в
его приемную, нажал “отбой” и набрал номер Инги.
– Сережка! – крикнула она. – Ну, куда ты пропал?!
В трубке слышался отдаленный ровный шум, очень похожий на
ресторанный или магазинный. Пожалуй, ресторанный, потому что звенела какая-то
посуда. Очевидно, Инга решила, что глупо идти на работу, раз начальника там все
равно нет.
Молодец. Умная девочка.
Он наскоро соврал что-то примитивное: “Метрополь”, доктор
Лассаль из Парижа, только один день, старая дружба и деловые интересы. Кира
никогда не проглотила бы доктора Лассаля из Парижа, впрочем, ей он никогда и не
скармливал ничего подобного. Инга для порядка поныла в трубку, что соскучилась,
он для порядка поутешал ее – ей не хотелось ныть, а ему утешать, и оба об этом
прекрасно знали. Расстались на том, что он понятия не имеет, где будет вечером.
Это ее насторожило. Связь с начальником, такая удобная,
такая безопасная, такая обнадеживающая, была самым большим ее достижением за
последние несколько лет. Он, конечно, страшный зануда, домосед, консерватор и
вообще пень березовый, но – зато! – начальник, да еще разведенный. И штамп в
паспорте есть, что разведенный, сама видела – не удержалась, выудила из
пиджака, когда он был в ванной!
Валентина с Тимом пили чай из больших кружек, и плюшек в
корзинке была целая гора, и золотистый сыр толстыми ломтями – его сын любил,
чтобы сыр непременно нарезали толсто и солидно, чтобы было что укусить, – и
немудрящие конфетки в вазочке, и немецкий джем в пузатой банке – неожиданный
выходной день, хоть и связанный с “трагическими обстоятельствами”, шел полным
ходом.
Сергей тоже попил с ними чаю, съел две плюшки и нехотя
поплелся в одиннадцатую квартиру, к Михаилу Петровичу. Почему-то он был уверен,
что Михаил Петрович дома, несмотря на то, что время было самое рабочее, и не
ошибся.
– Добрый день, Сергей Константинович! – бодро начал сосед,
еще не до конца открыв дверь, как будто с утра ждал, когда тот наконец
пожалует. – Надо же, какое несчастье! Знаете, вот так слушаешь, слушаешь про
всякие ужасы и почему-то думаешь, что нас это никогда не коснется. А тут – на
тебе! Прямо под носом. Кира Михайловна переживает, наверное?
– Конечно, переживает, – отозвался Сергей, протискиваясь в
прихожую, – еще бы ей не переживать, когда это ее начальник и даже, можно
сказать, друг!
– Ну да, ну да, – сочувственно покивал Михаил Петрович. – Да
вы проходите, проходите, пожалуйста! Сейчас найду вам тапки.
Сергею показалось, что найти что-либо в квартире Михаила
Петровича не удастся никому и никогда – так густо и плотно, как на складе утиля,
здесь стояли, лежали, теснились и громоздились вещи. Непонятно было, как среди
старой мебели – кресел, шкафов с распахнутыми дверцами, за дверцами висели шубы
в чехлах, тяжеловесных буфетов, Сергей насчитал их три, поставленных друг на
друга столов, наваленных книг и кип старых газет – могут помещаться люди. Тем
не менее они помещались: сам Михаил Петрович ловко лавировал между мебельными
рифами и скалами, прорываясь к дальнему свету, и откуда-то выскочила куцая
собачонка и, выкатив мутные от старости глаза, зашлась хриплым негодующим лаем,
и женский голос позвал в отдалении:
