Он курил какую-то невиданную махру, и от ее духа слегка
мутило даже привычного и закаленного Батурина, что уж говорить о Кире. Батурин
подумал и, с трудом дотянувшись, открыл замок и рванул на себя оконную створку.
Сырой холодный воздух ворвался в кабинет, разогнал по углам махорочный дух,
зашелестел планками немецких жалюзи.
– Я не писала Костику никаких угрожающих записок, –
отчеканила Кира. – Это просто какая-то дикая чушь.
– Это? – снова переспросил капитан, как будто удивившись, и
потряс перед носом у Киры сложенным вдвое листком бумаги. – Это не чушь,
уважаемая. Это называется вещественное доказательство, и найдено оно в портфеле
у вашего покойного друга и начальника.
– Я не знаю, как это попало к нему в портфель. Это моя
старая рукопись.
– Рукопись? – еще пуще удивился капитан, – Что за рукопись?
Кира вздохнула. Она сражалась одна – Батурин, очевидно, так
и не забывший вчерашнего концерта, ничем ей не помогал.
– Я никогда не пишу на компьютере, – холодно сказала Кира. –
Это, конечно, очень неудобно, и главный меня всегда за это ругал, но я так себя
и не приучила. Я пишу только от руки, а потом машинистки набирают текст. Это
страница из моей рукописи. По-моему, месячной давности.
– Позвольте, – вкрадчиво начал капитан Гальцев, – это в
рукописи вы написали… – Он развернул листок и прочел с выражением: – “Если наш
сюжет полностью соответствует законам жанра, значит, непременно произойдет
убийство, а вот будет ли найден убийца – неизвестно. Идея непременного
разоблачения зла нынче отошла на второй план, уступив место кровавым и
шокирующим деталям. Если вам не хочется на себе испытать действие этих кровавых
подробностей, послушайтесь моего совета. Вернее, нескольких советов. Они очень
просты, но, последовав им, вы сможете уберечь себя… “ Это часть вашей рукописи,
Кира Михайловна?
Кира беспомощно посмотрела на него.
– Да, – неожиданно сказал Батурин. – Если я не ошибаюсь,
дальше было так: “Вы сможете уберечь себя от бездарной и безрадостной траты
времени на дрянные детективные романы”. А потом про то, что и детективы можно
писать хорошо, а можно плохо, только плохие лучше не читать. Ваша цитата,
капитан, как раз о плохих детективах. Верно, Кира?
– Да не о плохих детективах это написано! – громко сказал
капитан, которого с утра уже вызывали к генералу по поводу “громкого дела” об
убийстве “прогрессивного журналиста и борца за свободу слова Константина
Станиславова”, и долго накачивали, и песочили, и промывали мозги, поэтому
капитан с самого утра был как будто целлулоидный – накачанный, пропесоченный и
промытый. – Это написано об убийстве. Вот, вашим почерком, Кира Михайловна,
черным по белому. Ах, – нет. Синим по белому. И сюжет упомянут с “трупом
вначале и “глухарем” в конце, и кровавые подробности, и…
– С каким глухарем? – перебила его Кира.
– Ну-у, – протянул капитан, – это теперь каждый дурак знает,
Кира Михайловна. “Глухарь” – это как раз то, что в этой так называемой рукописи
описано. В начале труп, а в конце – шиш. Дело закрыто. Виноватых нет. Труп сам
по себе труп, а убийцы как будто нет. Вы про это писали?
– Я писала про детективные романы. Статью.
– Вы что? Литературный критик?
– Я не критик, но у нас нечего было поставить в номер, а
тогда только-только объявили премию за лучший детективный роман. Костик
попросил меня написать. Я написала.
– Можно статью-то поглядеть?
– Она не вышла, – негромко сказал Батурин. – Кто-то тогда
помер. Кто, Кира?
– Ну во-от, – протянул капитан с таким удовлетворением, как
будто Кира наконец-то призналась, что это она пристрелила Костика почти на
пороге своего дома, – не вышла! Значит, нет никакой статьи.
– Есть, – Кира старательно и глубоко дышала. Батурин видел,
как ей трудно, а капитан нет. – Статья есть. Рукопись очень большая. Это только
один абзац. Тогда в Париже умер художник Михаил Швидинский, и пошел материал
про него, а детективы остались про запас. У нас так часто бывает.
– А у нас, – сообщил капитан, рассматривая свою папиросу, –
часто бывает так, что сначала пишут записки с угрозами, а потом убивают. Даже,
бывает, киллеров нанимают, чтоб самим, так сказать, руки не марать.
– Да поймите вы! – закричала Кира, и всхлипывания за дверью
прекратились – очевидно, Раиса стала слушать и перестала рыдать. Кто там еще
слушает и сколько их? Полредакции? Или уже вся собралась? – Да поймите вы, что
это очень глупо – убивать Костика в собственном подъезде! Ну, я же не идиотка,
чтобы этого не понимать! Да еще с запиской в портфеле! Ну, неужели вы думаете,
что я не забрала бы записку, если бы знала, что она у него в портфеле?!!
Неужели вам даже в голову не приходит, что если я ему угрожала, то должна была
элементарно… замести следы! Так это называется?
Батурин тяжело прохромал мимо, вышел в приемную и закрыл за
собой дверь. Капитан проводил его взглядом.
– А вам, – спросил он у Киры, которая судорожно пыталась
закурить, – вам в голову не приходит, что все сходится именно на вас? Я вам не
герой сериала, я в Лос-Анджелес не поеду международный заговор против вашего
Костика разоблачать. Мне и здесь все ясно.
– Что тут такое?! – громко говорил за дверью Батурин. – Почему
общий сбор?! Раиса, прекратите рыдать! Леонид Борисович, у вас ко мне что-то
срочное? Всем немедленно разойтись по рабочим местам, собрание коллектива я
назначаю на четыре часа, тогда и будете рыдать, а сейчас по местам, и чтобы я в
коридорах никого не видел! Это ясно?
Капитан Гальцев посмотрел на дверь.
– Во дает командир, – то ли с осуждением, то ли с одобрением
сказал он. – Это его потерпевший вчера уволить грозился?
Кира ничего не ответила. В пепельнице была гора окурков, и
ей почему-то казалось, что все дело в этой пепельнице, полной окурков. От нее
так невыносимо и муторно болит голова и желудок, но как от нее избавиться, Кира
не знала.
– Вы, Кира Михайловна, не молчите, – душевно попросил
капитан, – вы на вопросы отвечайте.
– На какие вопросы?
– На мои. На мои вопросы.
– Вы ни о чем меня не спрашиваете.
– Спрашиваю. Я спрашиваю про вашего нового начальника,
которого потерпевший собирался уволить не далее как вчера.
– Что вы про него спрашиваете?
Капитан начал медленно, но верно наливаться свекольным
цветом.
– Я спрашиваю… – Тут он неожиданно сообразил, что и впрямь
ни о чем не спрашивал, потому что и так было ясно, что это именно тот зам,
которого главный собирался уволить, и свекольный цвет стал вызывающе
свекольным.
