Рассуждения о том, что тиражи ничего не значат, – это просто
попытка…”
И так далее, несколько страниц подряд. Сергей не нашел ни
начала, ни конца, ни того места, из которого были изъяты “полстранички”, обнаруженные
в портфеле у мертвого Костика, но читать внимательно ему было некогда.
С бумагами в руках он поднялся с корточек и огляделся.
Насколько он мог судить по характеру разгрома, любознательный жулик, более
всего интересовавшийся именно бумагами, эти рукописи отбросил за ненадобностью.
Что, черт побери, он искал?
– Аристарх Матвеевич, – сказал он замученному чувством вины
старику, топтавшемуся рядом и сокрушенно бормотавшему, как он недоглядел, – вы
помните, как Кира месяц назад приезжала и жила здесь несколько дней?
– Еще бы! – воскликнул сосед. – Конечно, конечно, помню!
Мальчик отдыхал с бабушкой, а у вас были дела, и Кира Михайловна жила здесь
одна.
– К ней… никто не приезжал?
– Почему не приезжал, конечно, приезжали! С работы
приезжали, несколько раз! Она даже пожаловалась, что вот, мол, вырвалась на
недельку из городского шума, так сказать, убежала от жизненной суеты, но и тут
ей не дают покоя.
Кира никогда не сказала бы “от городского шума” или
“жизненной суеты”.
– Я потому так и подвел вас, Сергей Константинович, что
машина эта у ворот показалась мне очень знакомой, я даже решил, что это вы
приехали! Теперь мне трудно разобраться, их так много стало, этих машин, не то,
что раньше, когда в пятьдесят шестом мы с Виленой Игоревной купили “Победу”! –
Он поморгал старческими глазами, сунулся поближе и спросил с надеждой: – Может,
чайку, а, Сергей Константинович? С малиновым вареньем, а? Леночка варит
замечательное варенье, даже, я бы сказал, конфитюр! И чаю горячего! Сегодня на
станции продавали калачи, и я, знаете ли, не удержался, купил. Горячий
индийский чай с калачом и малиновым вареньем! В качестве компенсации, так
сказать, за причиненные неудобства.
– Не было никаких неудобств, – сказал Сергей неловко, – что
вы, Аристарх Матвеевич! Я… мне… я боюсь, что…
Старик покивал, как бы ободряя Сергея, как бы заранее прощая
ему отказ от индийского чая с калачом и вареньем, и переступил своими мягкими
валенками, и Сергей продолжил решительно:
– Я сейчас приведу здесь все в порядок. Мне ведь решетку
надо на место поставить! И… – по привычке он взглянул на часы, – …минут через
сорок приду к вам. Договорились?
– Конечно! – пылко воскликнул Аристарх Матвеевич,
вознамериваясь немедленно броситься и обрадовать Леночку; что у них сегодня
будет гость, который по достоинству оценит ее “конфитюр”. И на некоторое время
можно будет даже вообразить, что к ним приехал сын, много лет назад утонувший
во время какой-то дальней экспедиции, и Леночка станет суетиться и ухаживать, и
достанет чистую скатерть, и чашки с пастушками и пастухами, и уберет со стола
обувную коробку, полную лекарств, – свидетельство того, что время уходит, его
почти уже нет, и ничего не изменить, не поправить, не начать заново, и никому не
съесть весь малиновый “конфитюр”, который она такая мастерица варить!..
– Спасибо, – пробормотал старик, как будто Сергей сделал ему
невесть какое одолжение, – большое спасибо, Сергей Константинович!.. У нас
калитка немного… покосилась, так вы ее толкните получше.
– Я через забор, – улыбнулся Сергей. Спрашивать об этом не
следовало, но он все-таки спросил:
– А из Кириных гостей никто… на ночь не оставался?
– На ночь? – наивно удивился сосед. – Нет, ну что вы! Здесь
же до Москвы недалеко! Все, кто приезжал, сразу же и уезжали.
Значит, героя-любовника она в Малаховку не взяла. Глупо было
радоваться, но Сергей все-таки обрадовался.
– А кто у нее тогда бывал, вы не запомнили? Аристарх
Матвеевич подумал немного.
– Нет, – сказал он виновато, – не запомнил. Какой-то мужчина
был, солидный. Прошел и поздоровался. Девушка какая-то, сильно надушенная.
Раньше считалось дурным вкусом, а сейчас… – Тут он сконфузился немного. –
Валентина Степановна приезжала, да! Заходила к нам с Леночкой.
Лицо его осветилось приятным воспоминанием, как к “ним с
Леночкой” заходила Валентина, и он продолжал:
– И еще один приезжал, но в дом не заходил. Машина такая…
большая, темная.
– Как не заходил?
– Да вот не заходил, Сергей Константинович. Я на почту
ходил, за газетой. Мы, знаете ли, на почте получаем, потому что в последнее
время газеты стали воровать. Вышел, стоит машина. Возле нее мужчина курит. Я
поздоровался, и он мне кивнул. Я, наверное, с полчаса ходил. Возвращаюсь,
машина все стоит, а он все курит. Увидел меня, сел и уехал.
– Странно, – удивился Сергей, – может, он уже к тому времени
вышел?
– Может, и вышел, – согласился старик, – только у него следы
очень приметные – хромает сильно, и палка, а у самой калитки никаких таких
следов не было. Снег шел, я это очень хорошо запомнил.
Александра Зубова ненавидела имя Аллочка, которое
прилепилось к ней, когда ей было месяцев пять, с тех пор никак не отлеплялось.
Это имя стало ее врагом, ее “пятой колонной”, ее камнем
преткновения. Оно просачивалось за ней повсюду, как керосин в мясной пирог в
романе Джерома. Сначала оно просочилось в детский сад, и она вынуждена была
вести себя в соответствии с этим ужасным именем – носить банты и оборки,
шепелявить, учить гнусные стихи “белая береза под моим окном” и отбиваться от
мальчишек, которые не давали ей житья. Потом оно просочилось в школу, и там
началось все сначала – белые колготки, локоны, гнусные стихи.
В институт оно тоже просочилось. И вот теперь на работу.
Ей и так приходилось труднее всех. Из-за отца, который был
богат, знаменит, уважаем, запечатлен во всех журналах и показываем во всех
телевизионных передачах. Почему-то считалось, что дочь такого отца может быть
только избалованной идиоткой или наркоманкой при последнем издыхании, на худой
конец.
Аллочка боролась изо всех сил, стремясь доказать окружающим,
что она такая, какая есть, и величие и могущество ее отца, в тени которого она
произрастала, не имеют для нее никакого значения.
Работа началась для нее очень скверно. Конечно, она ни за
что не попала бы в такой “продвинутый” и элитарный журнал, как “Старая
площадь”, если бы не ее фамилия и не звонок старого друга в Нью-Йорк, где пасся
владелец “Старой площади”, бывший трибун, борец и демократ. Бывший трибун
порадовался, что “девочка уже большая”, и моментально перезвонил Константину
Сергеевичу Станиславову, нынешнему трибуну, и тот, немного морщась, взял ее на
работу.
В первом же материале, который она с такой гордостью отдала
в печать, президент был назван Василием Васильевичем.
