– Пока ничего не надо, мам. Точно. Я вечером постараюсь
приехать.
– Если хочешь шашлыка, можем пойти в “Ноев ковчег”. Хочешь?
Мать знала, чем Аллочку заманить. Ей было три года, когда
родители на своей первой машине поехали путешествовать, и “ребенка с собой
потащили, шальные”, как говорила бабушка. Войны тогда не было, были графитовые
горы, нерусское небо, жара, виноградники, море за перевалом. Под Сухуми за
каждым поворотом дороги веселые пузатые грузины жарили мясо, родители
заказывали себе по шашлыку. “А дэвочке, навэрно, кашу?” – спрашивали грузины у
родителей. “Нэт, – развлекаясь, отвечал отец, – дэвочке два шашлыка”.
Трехлетняя Аллочка в бантах и гнусных локонах – ясное дело! – поедала мясо с
кинзой, как заправский горец, а грузины стояли вокруг и умилялись.
– Мам, короче, я тебе перезвоню, – измучившись под Лешиным
прицелом, выпалила Аллочка.
– Но шашлыка хочешь?
– Хочу! – крикнула она и бросила трубку.
– Ну что? – спросил Леша и взял ее за щеку. Она отшатнулась
и старательно заправило за ухо волосы. – Мамочка с папочкой волнуются?
– Леш, тебе чего?
– Мне ничего, лапочка. Я пришел на тебя посмотреть.
Этого самого Лешу Аллочка Зубова возненавидела с первого
взгляда. Он был ненамного старше ее, но работал уже давно, начал еще на третьем
курсе института. Он гораздо лучше, чем она, разбирался во всяких “подковерных”
делах, легко и красиво писал – конечно, не так хорошо, как Кира или Батурин, но
все же намного лучше Аллочки, – ничего не боялся, брался за самые трудные
задания и неизменно их выполнял, курил с Костиком невиданные тонкие сигариллы и
интимно шептал в телефон, когда ему звонили барышни.
Почему-то он решил с ходу осадить Аллочку, как Емельян
Пугачев – крепость в оренбургских степях. Аллочка перепугалась, пару раз
надерзила, от приглашения “на чашку кофе” отказалась, может быть, даже слишком
решительно, в коридорах проскакивала мимо, не задерживаясь ни на секунду. Все
эти меры возымели действие прямо противоположное тому, на которое рассчитывала
Аллочка.
Леша решил, что она “ломается и выкаблучивается”, и потому
усилил натиск.
Больше он не ждал ее в коридорах, а являлся в отдел новостей
– сам он работал в отделе политики, – усаживался к ней на стол и изводил ее
вниманием и комплиментами. Внимание, по Аллочкиному мнению, становилось все
более навязчивым, а комплименты все более сальными.
– Ну, как там мамочка с папочкой?
– Спасибо, хорошо. Леш, я прошу прощения, мне нужно…
– Ничего тебе не нужно, – прищурившись, сказал Леша. Аллочка
была уверена, что щурится он исключительно “для шику”. – Сегодня все равно
никакой работы не будет, уж поверь мне, старому морском волку. Да у нашей
девочки никогда особой работы не бывает, верно?
– По-разному, – натужно улыбаясь, выдавила Аллочка, – а у
тебя что, тоже нет никакой работы?
– У меня работа есть всегда, – объявил Леша, перехватил ее руку
и поцеловал пальцы. Аллочка едва удержалась, чтобы ее не отдернуть. – Некоторым
бриллиантики аист приносит, а мне на них зарабатывать приходится.
– Скажите, какой работник! – фыркнула Катя Зайцева,
огромная, медлительная, похожая на бегемотиху. Никто лучше Кати не писал
коротких, изящных, иронинных эссе обо всем на свете. Катя сидела за
компьютером, попеременно отпивала из двух чашек то кофе, то чай и откусывала от
булки.
Аллочка вздохнула. Катя фыркнула не для того, чтобы защитить
ее от приставаний, а как будто наоборот, для того, чтобы поощрить Лешу – такой
у нее был тон.
– Я не верю, что это Кира, – объявила Катя, – не может
такого быть.
– Это точно не Кира, – тихонько сказала Аллочка.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– Девочка, – пропел Леша, – что ты можешь знать? Не ты ли на
прошлой неделе Гонконг в Европу загнала? Или тебя папочка в Юго-Восточную Азию
не возил, денежек своих пожалел?
Аллочка уставилась в компьютер. Интересно, а материал в
завтрашний номер пойдет? Или весь номер переделают, и ее заметочка опять не
выйдет?
– Ну, – спросил Леша, – что ты смотришь? Что ты там видишь,
Аллочка? Буковки? Из буковок слова складывают, знаешь?
– Леш, – не выдержала Аллочка, – шел бы ты отсюда, а?
– А то что? – Он заправил ее волосы за ухо, и на этот раз
она не удержалась, отшатнулась. – Папочке скажешь, папочка охрану вызовет, и
охрана плохого мальчика отшлепает?
Катя засмеялась из-за компьютера. Засмеялась опять с
сочувствием к Леше.
Что мне делать, подумала Аллочка. Единственный человек,
который ее выслушал и, кажется, поверил, что она не делала ничего из той
ерунды, которую ей приписывают, был Григорий Алексеевич Батурин.
Батурин с его палкой, угрюмостью, темными внимательными
глазами.
Может быть, ему рассказать о том, что она знает?
Нет, нельзя.
– Пойдем покурим, – предложил Леша, поднялся и пересел на
стол, очень близко, – или кофейку попьем? Сейчас самое время кофейку попить.
Того гляди ментура все опечатает, и останемся мы без работы. Тебе-то все равно,
конечно, а мы, грешные, на шишки здесь заколачиваем, нам больше негде.
– Типун тебе на язык, – вставила Катя и вздохнула протяжно:
– Ох-хо-хо… Батурин приказал про Костика душещипательно писать, а у меня что-то
не выходит душещипательно-то!
– Спасибо, Леш. Я не хочу.
– Ты вот что, девочка, – вдруг произнес он со злобой, – ты
кончай ломаться. Если хочешь работать, веди себя прилично.
Аллочка вытаращила глаза. Это она ведет себя неприлично?!
– Давай, – приказал он, – вставай! Отрывай задик от кресла,
и пошли. Пошли, пошли, сколько можно уламывать тебя? Чай не маленькая! Или ты
дура совсем?
– Пойду курну, – решила Катя и выбралась из-за компьютера.
Компьютер зашатался на столе, и чашки зазвенели, – а вы тут смотрите не
подеритесь.
Леша отряхнул безупречные светлые джинсы и потянул Аллочку
за руку. Она подалась назад.
– Ты чего, – тихо спросил Леша, – неприятностей хочешь? Так
я тебе организую, у тебя не то что Гонконг в Европе, Токио в Тамбовской области
окажется! Ты на папочку не больно рассчитывай, папочки здесь нет! Ты бы
поучилась с людьми общаться для начала! Привыкла обо всех ноги вытирать, а об
меня не выйдет, лапочка.
– Леш, – сказала Аллочка как можно более убедительно, – ты
меня с кем-то путаешь, наверное. Я об тебя ничего… не вытираю. Я просто не хочу
никуда с тобой идти.
