Ничего говорить она не стала. Не стоило говорить это
Верочке, все равно она не поверила бы. Она переспала с Костиком, и теперь не
могла заставить себя переспать с Батуриным и ехала к Кире утверждать материал,
хотя считала Киру убийцей.
– Подвезешь? – спросила Верочка. – Какая у тебя машина –
зашибись! Хорошо тому, у кого папочка богатенький!
– До метро, – предложила Аллочка, которой не хотелось долго
возить Верочку.
– До ее дома быстрее, – немножко обиделась Верочка. – Она
совсем рядом живет, только Маросейку переехать.
– Ладно, – согласилась Аллочка, – переедем. Время перевалило
за полдесятого, и Аллочка чувствовала себя неожиданно освободившейся из
турецкого плена – так бывало, когда учительница музыки не являлась на урок, и
опоздание становилось катастрофическим, и было ясно, что она не придет, и можно
делать что угодно.
Не тут-то было.
Машина издалека подмигнула ей фарами, открываясь, и Аллочка
ей улыбнулась, потому что соскучилась по ней и радовалась, что сейчас они
вместе поедут домой и даже еще можно успеть заскочить к родителям, когда с
лавочки, невидимой за длинным капотом, поднялся Леша Балабанов.
Он улыбался. Аллочкино сердце замерло, а руки стали мокрыми.
Она надеялась, что он давно уехал.
– Что же ты, – нежно спросил Леша, – позабыла обо мне? Я
тебя жду, жду, а ты все где-то шатаешься!..
В глазах у него было бешенство. Настоящее маньячное
бешенство.
– Верочка, прости нас, дорогая! У нас свидание. Она просто
стеснялась тебе сказать.
– Нет у нас свидания! – крикнула Аллочка.
– Есть, есть. Садись в машину, лапочка. Давай.
– Я никуда с тобой не поеду.
– Зато я с тобой поеду. Садись, кому говорю! Аллочка
отчаянно оглянулась по сторонам. Стоянка была почти пустой, правда, за
стеклянными дверьми вестибюля маячили ленивые и расслабленные охранники, но как
их позвать? Закричать?! Прыгнуть?! Устроить публичный скандал?! Да и вряд ли
они станут ее спасать, если Леша скажет им, что у них свидание, “лапочка просто
сердится”.
– Леша, – сказала она, изо всех сил стараясь убедить его в
том, что она не станет его слушаться. Верочка смотрела с интересом. – Я не хочу
никуда с тобой ехать. Мне нужно домой. Пропусти, пожалуйста.
– Я с удовольствием поеду с тобой домой. – Леша хлебнул из
пивной бутылки, закинув крепкую шею. – Мы обо всем договорились днем. Я тебе
сказал, еще раз поставишь меня в неловкое положение, я тебе башку отверну!
Никто и никогда не говорил Аллочке Зубовой, что ей “отвернет
башку”.
– Я тебя предупреждал? Предупреждал. Теперь на себя пеняй,
лапочка.
– Я пошла, – объявила Аллочкина последняя надежда, – пока,
ребята!
– Вера, не уходи!
– Иди, иди, Верунчик. Видишь, она просто ломается!
– Вера!
– Пока-а! – весело прокричала Верочка и пошла к Маросейке,
уверенная, спокойная, полностью владеющая собой. Кинувшая Аллочку на произвол
судьбы.
– Так, – проводив Верочку глазами, процедил корреспондент
Леша Балабанов, – лезь в машину, сука. И не крутись ты по сторонам, нет никого
давно. Я тебе сказал – веди себя прилично! А ты? На папочкину охрану
надеешься?! Так вот послушай меня. Ты будешь делать то, что я тебе велю, а
папочке ни слова не скажешь, потому что я таких сук, как ты, десятками имел, и,
если ты ему стукнешь, я тебя прикончу. Никакая охрана не поможет.
Он вдруг вынул из кармана шприц с надетой на иглу длинной
пластмассовой крышкой и помахал им перед носом у Аллочки.
– Один укол, дорогая, и ты будешь визжать от восторга и
умолять меня трахнуть тебя. А если увеличить концентрацию, девочка прямым ходом
к господу пойдет. Только и всего. И никакой охраны нам не надо, да, девочка?
Аллочка с ужасом смотрела на шприц. Не могла отвести глаз.
Леша еще поводил шприцем и спрятал его в карман.
– На сегодня и этого хватит, а там посмотрим. Давай. Садись.
Видишь, где шприц? Одно движение – и я тебя… Ты что, хочешь трахаться прямо на
асфальте?
Аллочка с трудом сглотнула.
– Не надо было из себя королеву корчить, – шипел Леша, – с
дерьмом меня смешивать не стоило. Решила, раз отец миллионер, то тебе все
можно, да? Ноги обо всех можешь вытирать, да? А тут – раз, и не вышло! Вот ты и
бесишься. Будет тебе урок, как себя вести. Ты меня еще умолять станешь. А
пожалуешься – шприц ты видела. Да, лапочка?
Аллочку затрясло.
– Садись в машину, истеричка, – приказал Леша и взял ее за
пальто, – машина открыта, не вздумай фокусы выкидывать, на газ давить и так
далее. Не стану я тебя бить, я тебя только трахну пару раз, для науки, и можешь
проваливать! А то решила, что ей все можно!..
И тут он потянул ее за пальто.
Аллочка вдруг пришла в себя и стала вырывать пальто, а Леша
Балабанов, корреспондент политического еженедельника “Старая площадь”, толкнул
ее вперед, к машине, и она нелепо взмахнула портфелем и стала пятиться, только
чтоб он не смог затолкать ее в машину, и внутри у нее все тряслось от страха,
который превратил в студень все ее внутренности.
В мерзкий дрожащий липкий студень.
– Что здесь происходит? Леша, в чем дело?
Леша моргнул, и это движение век превратило его в другого
человека. Исчезло маньячье бешенство. Прыгающие глаза стали на место. Рот
перестал косить.
– Ничего, Григорий Алексеевич. Просто мы днем поссорились
немножко и теперь продолжаем.
И тон был соответствующий – тон хорошего парня, который не
понимает, на что обиделась любимая.
Батурин вздохнул так, что колыхнулась куртка. Примитивная
кожаная куртка, каких тысячи в Москве, и Аллочке показалось, что он сейчас
уйдет.
– Нет!
Батурин посмотрел на нее с удивлением. И Леша Балабанов
посмотрел с искренним удивлением. Аллочка схватилась за кожаную куртку.
– Григорий Алексеевич!..
– Езжай, – сказал Леша нежно, – только не гони, хорошо?
Батурин переступил с ноги на ногу, двинул палкой, но не
ушел.
Аллочка отпустила куртку, стремглав обежала машину, швырнула
портфель и прыгнула за руль.
– До свидания, – попрощался Леша. Батурин молчал.
Аллочка повернула ключ, нажала на газ, сдала назад, так что
чуть не сбила ненавистного Лешу, и вылетела со стоянки.
– Ужасно гоняет, – добрым голосом сказал Леша Батурину и
опять отпил из своей бутылки. – Я пойду, Григорий Алексеевич?
