– Спасибо, – пробормотала Верочка, – мне было… очень
страшно. Можно, я сначала тебе покажу, когда переделаю?
– Ну конечно! Я же говорю, что посмотрю. И Костику скажу,
что ты молодец.
Верочка улыбалась совсем другой, не глянцевой, а искренней и
свободной улыбкой.
– Кир, – а из-за чего они с Батуриным поссорились? Я только
приехала, вошла в коридор, и слышу, как он орет. Если бы он на меня так заорал,
я бы умерла, наверное.
– Не умерла бы, – отрезала Кира, – на нашей работе нельзя
умирать из-за того, что начальник орет. Он все время орет, сколько я его помню.
– Ты… давно с ним работаешь?
– Лет пять. Как только появился журнал. Он был редактором, а
я корреспондентом. Потом я стала редактором, а он ответственным. Теперь он
главный, а я его заместитель.
– А Батурин?
– Что – Батурин?
– Он тоже… с вами начинал?
– Батурин пришел года два назад. Он был военный
корреспондент где-то на телевидении. Потом вышла какая-то история, я точно не
знаю. – Кира все знала совершенно точно, но Верочке рассказывать не собиралась.
– Его ранили, он до сих пор хромает. С камерой по ущельям скакать больше не
может, вот и работает у нас.
– Григорий? – недоверчиво переспросила Верочка, – с камерой
по ущельям? Ты его ни с кем не путаешь?
– Я ни с кем его не путаю, – отчеканила Кира, и Верочка
моментально сообразила, что на этот раз выбрала неверный тон. Сообразила и
немножко струхнула.
– Налить тебе еще или больше не будешь?
Верочка быстренько и подобострастно отказалась и выскочила
из кабинета в приемную.
– Поговорили? – дружелюбно спросила секретарша Раиса. –
Чайник у нее горячий небось? Пойти, что ли, чайку налить, пока главный занят…
– У него кто-то есть? – спросила Верочка, замирая от
благоговения.
– Из новостей. – Раиса выдвигала один за другим ящики стола,
искала кружку, нашла и посмотрела скептически – мыть или не мыть. Решив, что
мыть не стоит, она выбралась из кресла и постучала к Кире: – Я у тебя чайку
налью, Кира?
Верочка прислушалась.
Главный опять бушевал – не так громко, как полчаса назад, но
все же в приемной и даже в коридоре было слышно.
– Я вас уволю к чертовой матери, – кричал он за тонкой
стеной, – и мне плевать, где вы работали раньше и что вас сюда пристроил ваш
папа! Пусть тогда папа приходит и пишет! Что это такое – за час до сдачи номера
такие выкрутасы! Что вы себе позволяете?!
Верочка еще немного послушала его крики – как музыку, потому
что очень гордилась собой. Ей-то строгая, чопорная и холодная акула Кира Ятт
сказала, что “все ничего”! Она, Верочка, написала такой материал, что сама Кира
сказала “ничего”! Это было несколько ниже Нобелевской премии по литературе, но
все же выше Букеровской – по крайней мере, она именно так это себе
представляла.
Верочка вырулила из приемной и тихонько прикрыла за собой
дверь. Она была в самом конце коридора, когда ее обогнала высоченная патлатая
девица, похожая на внезапно вспугнутую дикую лошадь. Каблуки у нее стучали, глаза
были полны слез, и папка, которую она судорожно прижимала к плоской груди,
выглядела щитом – последним оплотом погибающего воина.
– Привет, – с любопытством проговорила Верочка.
– Привет, – выдавила девица, – я… тороплюсь очень, извини.
Оно и видно, подумала Верочка. Небось папе нужно срочно
позвонить, наябедничать. Главный, конечно, не подарок, зато умен, хорош, и
журналист блестящий, и мужчина хоть куда – не справиться тебе с ним, дорогая.
Даже с помощью папы не справиться! У главного скорее всего свой папа имеется, и
ничуть не хуже твоего, а может, даже и лучше.
Девица, по-лошадиному переставляя длинные ноги, неслась в
сторону отдела новостей, когда наперерез ей выдвинулся откуда-то Григорий
Алексеевич Батурин. Выдвинулся так неожиданно, что они столкнулись, и девица
даже покачнулась.
– Простите, Григорий Алексеевич, – сказала она хрипло, – я…
тороплюсь.
– Ничего, – ответил Батурин после паузы, – все в порядке.
Очевидно, не все было в порядке, потому что он как-то
судорожно перехватил палку, на которую опирался, и даже на секунду взялся рукой
за белую стену.
Кобылица сделала движение, как будто намеревалась его
поддержать.
– Спасибо, не нужно, – твердо сказал он, – я же говорю, что
все в порядке.
Просто так таращиться на них, стоя посреди пустого коридора,
было неловко, а Верочке очень хотелось посмотреть продолжение. Особенно после
того, что рассказала акула. Собственно, она почти ничего не рассказала, но
бывший военный корреспондент – боже мой, как романтично! – заинтересовал
Верочку, которая раньше на него не обращала никакого внимания.
Она думала только одну секунду, потом вытащила из кармана
пиджака оставшуюся с прошлого лета карточку метро и нырнула под блестящий
панцирь настенного телефона.
А что такого? Может, ей срочно нужно позвонить! Журналисты
то и дело звонили по этому телефону, она сама видела. Карточку она сунула в
прорезь и сняла трубку. В трубке громко гудело, мешало слушать. Верочка набрала
цифру “два”.
– Простите, пожалуйста, – смиренно попросила кобылица еще
раз, – я плохо вижу и очень спешу…
– Вы из отдела новостей? – спросил Батурин как-то
неуверенно, как будто не сразу вспомнил, как называется отдел, – вас главный
вызывал. Правильно?
– Правильно, – согласилась девица, отвернулась и некрасиво
шмыгнула носом, – я должна идти, извините.
– Вы что? – Голос у зама был подозрительный. – Ревете, что
ли?!
Верочка на миг высунулась из-под панциря, взглянула,
спряталась и набрала цифру “три”.
– Я… не… реву, – по слогам ответила кобылица, и стало
понятно, что она именно ревет, – у меня неприятности.
– Понятно, – мрачно сказал хромой зам главного. – Реветь
бросьте. Костик часто устраивает шум по пустякам. Правильно я понял? Вы от
Костика идете в такой истерике?
Девица вдруг сорвала очки в модной крошечной оправе и стала
судорожно шарить по карманам. От Батурина она отворачивалась.
– Я не… понимаю, правда, не понимаю… за что он меня так…
– Почему вы не понимаете? Он что, не объяснил, в чем дело?!
Я не верю, что он вам не объяснил, за что!..
– Да знаю я, за что! – перебила его девица, выхватила из кармана
платок и принялась судорожно протирать стекла. Губы у нее кривились, как в
предсмертных судорогах. – В том-то и дело, что знаю!
