Контролируя непослушные пальцы, Сергей набрал номер. Нужно
было что-то делать с собой, и он стал считать вдохи и выдохи.
Раз, два. Три, четыре. Пять, шесть. Семь, восемь.
– Машину, – сказал он в толстую несчастную секретарскую
спину. Внезапно он забыл, как ее зовут, – отправьте машину прямо сейчас.
– Куда, Сергей Константинович? Три, четыре. Семь, восемь.
Пять, шесть.
Голос Киры сказал ему в ухо, что ее сейчас нет дома, и
предложил оставить сообщение.
– Тим, – позвал Сергей, – Тим, это я. Трубку возьми. Возьми
сейчас же трубку!
Он сбивался со своего идиотского счета и начинал считать
сначала.
Сына не было дома, и Сергей даже представить себе не мог,
где он может быть и что он станет делать, когда… когда узнает. Он посмотрел на
часы, чтобы понять, в школе он или уроки кончились, и потом оказалось, что так
и не понял.
Нужно ехать, сказал он себе. Нужно ехать.
– Куда машину, Сергей Константинович? – спросила секретарша,
но он ничего не знал про машину.
Как только он положил трубку, телефон вдруг бешено зазвонил
– его личная линия, – и в приемной зазвонил, и в кармане у него затрясся
мобильный, настроенный на “режим вибрации”.
Секретарша кинулась в приемную, а он выхватил мобильный.
Может быть, Тим догадался позвонить.
Звонила мать.
– Сережка!
– Да, – проскрежетал он, – да, я знаю.
– Папа сказал, что он сейчас за тобой заедет и вы вместе… Ты
где, Сережка?
– На работе.
Странно, что она не понимала, что он не может говорить.
Совсем не может.
– Сережа, я тебя прошу, я тебя умоляю, один никуда не езди в
таком состоянии! Сейчас приедет папа! Он уже выехал, он с тобой поедет! Может,
она где-то задержалась и не пришла на работу! Ты ей звонил?
– Нет.
– Не звонил?!
– Она пришла на работу, мама. Там ее машина, я видел.
– Ну и что машина, подумаешь, машина! – заспешила мать, и
Сергей снова начал считать.
Раз, два. Три, четыре. Семь, восемь. Нет, как-то еще.
– Позвони ей, Сережа!
Он не мог сказать, что боится звонить. Боится так, как
никогда еще ничего в жизни не боялся.
– Мама, – выговорил он, – если я найду Тима, вы его
заберете. Верни отца домой, пусть он едет к школе и заберет Тима. Поняла? Прямо
сейчас.
– Сережка, ты один не…
– Мама, ты поняла меня?
Что-то мешало ему, лезло в голову, и он вдруг понял, что это
звонит телефон у него на столе. Он швырнул мобильную трубку, не дослушав мать,
и схватил другую.
Там тоже кто-то что-то говорил, но он перестал слушать, как
только понял, что это не его сын.
В приемной громко разговаривали, он морщился как от зубной
боли – разговоры ему мешали. Ему всегда мешали разговоры, он привык работать в
тишине, и никто не смел в середине дня орать у него в приемной, а сейчас орали,
как будто имели на это право, а он из-за этого никак не мог вспомнить, что ему
нужно, чтобы завести машину.
Ключи! Ключи, твою мать!..
– Сереженька! – растолкав народ, в кабинет влетела Инга,
тараща огромные прекрасные лихорадочные глаза. – Это правда, говорят, что твоя
англичанка там, где сегодня заложников взяли?! По всем каналам показывают!
Сергей Константинович выглядел странно.
Наверное, из-за англичанки переживает, решила проницательная
Инга. Надо же, какой чувствительный! Еще ничего и не случилось, заложники живы
– не все, но большинство-то живы! Освободят, куда денутся. Конечно, освободят!
– Пальто, Сергей Константинович! – пискнула секретарша и,
как ребенка, завернула его в пальто. Он просунул руки в рукава. – И вы про
машину сказали, а я так и не поняла…
В приемной раздался ужасающий топот, на секунду смолкли
голоса, и в кабинет влетел его сын. У него было очень бледное, до зелени,
остроугольное, взрослое лицо.
– Папа?!
– Пошли, – сказал Сергей. – Хорошо, что ты приехал, я тебя
искал.
– Пап, что с мамой?!
– Я пока не знаю. Мы сейчас поедем и попробуем узнать.
В присутствии сына он не мог бояться так, как боялся до
него. Он не мог переложить на него то, что только что случилось с ними. Он
сильнее и старше, и именно он, Сергей, должен сейчас стоять на краю, и
прикрывать, и утешать, и делать всезнайский вид, и отвечать за все – потому что
рядом его ребенок, который смотрит на него, и вместо лица у него страх, даже
розовые уши и короткие волосы излучают страх.
Только страх, и больше ничего.
Щека закаменела на холодном полу, и от холода, ввинтившегося
в мозг, Кира поняла, что сейчас ее убивать не будут.
Еще не сейчас.
Аллочка перестала стонать, лежала очень тихо, Кира не могла
расслышать, дышит она или нет. Может, сознание потеряла? Если тот, в рыжих
ботинках, раздробил ей ребра, вполне могла потерять.
Хорошо, если она без сознания.
Волосы на затылке вдруг встали дыбом, и она поняла, что к
ней приближается что-то. Она не видела, что именно, и боялась открыть глаза, но
знала, что это близко, очень близко.
Шаги зазвучали за головой, потом тяжкий, как жернова на шее
утопленника, мат и снова совещание у стеклянных дверей – далеко, судя по звуку
голосов.
А это все приближалось.
Что?! Что это может быть?!
Кира открыла глаза, каждую секунду ожидая удара – не потому
что им зачем-то нужно ее бить, а потому, что они приказывали не шевелиться, а
она открыла глаза!
Рядом никого не было. Она повела шеей и даже дернула
головой, чтобы лучше было видно, и пустая улица мелькнула перед ней, и лужи на
широком крыльце за стеклом, и знакомая пепельница на ножке, и кожаные кресла, и
стеклянный столик с журналами – новые всегда воровали, и охранники клали на
стол только старые журналы.
Густая черная лужа проворно пожирала чистый пол, подбираясь
к Кириной голове. Она ползла неслышно и широко и наползла уже на руку Батурина,
кончики его неподвижных пальцев были внутри черноты, которая на пальцах
становилась красной.
Кровь, поняла Кира.
Из кого-то вытекала кровь – очень много. Разве в человеке
может быть так много крови?
Тот, в рыжих ботинках, убил кого-то, кто “баловался” с
телефоном, и ненужная больше кровь выливается наружу, и течет по полу, и сейчас
подберется к Кириным волосам.
