Ее затошнило, она дернулась, пытаясь спрятаться от крови за
Батурина, и в голове вдруг стало просторно и пусто и как-то необыкновенно
гулко.
Из нее тоже потечет кровь, когда они застрелят или зарежут
ее. Так же много бесполезной черной крови на плиточном полу.
Мимо опять протопали ноги – на этот раз торопливо, зазвенело
разбившееся стекло, обвалилось в ушах морозным звоном. Почему-то свет мигнул и
погас.
– …Козлы вонючие, уроды, вашу мать, всех урою! Опять мат,
непродолжительный и страшный взвизг, удар, как хлопок по резине. Кира знала,
что это не резина, а слабая и хрупкая человеческая плоть.
– …через десять минут не будут выполнены, начнем мочить
козлов! Всех до единого! По одному в пять минут! Засекай, твою мать! С этого
начнем!!
Кричат с крыльца, с той стороны, поэтому так плохо слышно,
но все-таки слышно, и Кира половину оставшейся на ее долю жизни отдала бы,
только чтобы не слышать этого!
Она думала, что перетерпеть осталось чуть-чуть. Она думала,
что справится.
Не справится. Не перетерпит.
Все.
– Лежи тихо.
Шепот был почти неслышным, и она не поняла, кто шептал.
Никто не мог шептать.
Она замерла, на весу держа голову, потому что опустить ее
значило опустить в чужую кровь. И зажмурилась.
– Кира.
Она открыла глаза. Нет. Нет, не показалось.
– Кира, лежи тихо. Подложи руку под голову и лежи тихо.
Трое были у стеклянной стены. Один ушел к задней двери, и
Кира слышала, как он там шурует, матерясь и грохоча, – баррикаду, что ли,
возводит?!
Батурин у нее перед носом лежал так же мертво и неподвижно,
как все это время. Аллочка хрипло и коротко дышала, между веками блестела
полоска глазного яблока. Батурин не дышал.
– Кира.
Шепот был странный – как будто внутри ее головы, как будто
только она могла слышать. Рукав быстро намокал от крови.
– Кира, помоги мне. Только молча. Ни слова.
Батурин. Но его же… убили?!
– Нож. С левой стороны, у щиколотки. Мне не достать. Давай.
Она зажмурилась изо всех сил, так что больно стало векам, и
под веками тоже стало больно. Больше никто не шептал, и она стала осторожно
вытягивать руку – по сантиметру.
– Пять минут!!! – проорали со стороны крыльца. – Пять минут,
уроды, твою мать!!! Автобус и деньги!
Грохот за спиной обвалился оглушительно, раздался сильный
удар, и опять мат. Кира мгновенно сунула руку между собой и Батуриным. Он не
шевельнулся, и она подумала, что он и не может шевелиться, потому что он… убит.
Они сразу же его убили, как только ворвались в вестибюль. Охранников и
Батурина.
Пальцы нащупали шершавую джинсовую ткань, под которой была
нога – теплая и живая. Если он убит, он не может быть теплым. Или еще… может?
Зубы стучали, и Кира была уверена, что всем слышно, как они
стучат.
Следующим движением она нащупала что-то странное, похожее на
переплетение ремней, а потом холодное и металлическое. Нож.
Она потянула вверх, и ей показалось, что не могла вытащить
очень долго – ремни мешали, не пускали.
Значит, он жив?! Все это время он был жив?! Он рядом с ней –
живой?!
Ногти царапали жесткую кожу батуринской ноги, и Кира вдруг
перепугалась, что она его поранит ножом – она же не видит, где нож, а где нога!
Все. Вытащила.
– Под правую руку. Под правую руку, Кира. И телефон.
Телефон?! Какой телефон?!
– Три минуты!! Щас начну считать, твою мать! Давай, давай
сюда, сука, на колени! Ноги! Ноги врозь, голову вниз! Ее первую пристрелю как
собаку! Никаких переговоров, твою мать! Раньше надо было! Давай здесь! И
автомат мне!..
Краем глаза Кира видела шевеление за стеклянной стеной, и
двое из тех троих, которые были у нее перед глазами, вдруг залегли и, как в
кино, выставили вперед автоматы и локти устроили поудобнее, чтобы ловчее было
стрелять в тех, кто должен прийти с той стороны стекла.
– Быстрее.
Телефон оказался в его заднем кармане – увесистый,
старомодный. Должно быть, носить его в заднем кармане очень неудобно. Зачем он
его там носил?
Кира ткнула ножом в неподвижную батуринскую руку, и нож
моментально исчез, как будто его никогда не было. Кира перестала дышать.
– Телефон.
Она добыла телефон и тоже сунула в направлении его руки.
Аллочка вдруг пришла в себя, задышала коротко и бурно,
дернулась, и Кира сильно толкнула ее ногой. Она затихла, только таращилась
вверх, на нее – глаза были перепуганные, как у маленького Тима, когда он боялся
грозы и знал, что она все равно будет.
– Как только произойдет, в ту же секунду назад, за стойку, –
опять послышался шепот, и Кира поняла, что слышала не только она, но и Аллочка
тоже, потому что вздрогнула и стиснула Кирину ногу изо всех сил.
Что произойдет? За какую стойку?!
Да, Все правильно. Прямо у них за спиной длинная мраморная
стойка – прилавок, за которым стоит гардеробщица, когда принимает пальто. Она
стояла там еще утром, когда была нормальная жизнь.
Нет, неправильно. Утром, когда еще была жизнь. Как же ее
звали? Эльза Филипповна? Эмма Федоровна? И живали? Может, жива…
– Давай, Кира. С богом.
“Мертвый” Батурин вдруг стремительным движением выдернул
из-под себя свой старомодный телефон и, коротко размахнувшись, метнул его в
стекло. Стекло ахнуло, медленно-медленно треснуло сверху донизу и стало
осыпаться на плиточный пол.
Трое тех как по команде оглянулись и замерли, позабыв про
свои автоматы. Незнакомая женщина, которую один из них держал за голову, стала
медленно валиться на бок, и в ту же секунду визг завибрировал в воздухе, как
будто сам по себе, как будто не люди визжали, а весь воздух переродился в визг.
Вспомнив, Кира судорожно поползла за мраморный угол – ноги и
руки не слушались, слишком долго она лежала на полу не шевелясь, и теперь
затекшие мышцы не понимали, чего от них хочет хозяйка. За волосы она волокла
Аллочку, а вокруг все дрожало от визга и грохота, сыпалось стекло, и казалось,
что от крика и мата сейчас обрушится потолок.
Один из тех, который строил баррикаду у задней двери, теперь
мчался прямо на них, комично вскидывая ноги и разевая рот под маской. Рукой он
прилаживал к себе автомат, и не приладил – нож Батурина бесшумно, точно и очень
мягко вошел ему в горло, под самый подбородок. Блестящий и чистый кончик
лезвия, проткнув насквозь, нагло и победительно высунулся чуть ниже затылка.
Некоторое время бандит еще бежал с этим ножом в шее, а потом наконец упал –
грохнулся животом вперед и больше не шевелился.
