– Спасибо, товарищ полковник, – деревянным голосом ответил
Батурин, – ваша школа.
– Моя, – согласился полковник.
У него тоже была бритая башка, грубое лицо, огромные ручищи.
Сдвинутая далеко на макушку черная маска делала его менее похожим на героя
фильма, чем его подчиненные, но зато он выглядел куда более человечным.
– Покури и подходи ко мне, – распорядился полковник, – все
надо записать как следует. Крепов, ты тут займись.
– Слушаюсь.
– Считай, что ты сегодня второй заработал, капитан. Первый у
тебя какой, я забыл?
– “Мужества”.
– Ну, значит, будет два “Мужества”! Да, а мадамов почему не
отправляете? Крепов, давай отправляй быстрей! Или чего с ними? Померли?
– Никак нет, товарищ полковник. Вроде живы, – пролаял в
ответ невидимый Крепов, и Кира стала медленно садиться, понимая, что лежать
больше никак нельзя. Ноги свешивались и не доставали до пола, спине было
холодно, и наконец она поняла – почему.
Потому что главный редактор политического еженедельника
“Старая площадь” Григорий Батурин после того, как перерезал глотку одному из
бандитов и подстрелил второго, почему-то уложил ее на узкую гардеробную стойку.
Кретин.
– Здрасти, – сказала Кира полковнику, – спасибо вам большое.
– Пожалуйста, – любезно ответил полковник, и по его тону
Кира моментально поняла, что он не так прост, как кажется, – идеальная машина
для захвата и убийства, тяжелая, точная, тренированная, накачанная. У него были
внимательные и очень серьезные глаза, и он рассматривал Киру как-то так, что
она сразу поняла – он видит по ней что-то, что ему нужно для его работы.
Да. Работа у него – не подарок. Давя ненавистное стекло,
подошел Батурин и крепко взял Киру за плечо.
– Ну вот, – сказал он, наклонившись к ее лицу, – видишь, как
бывает.
– Вижу, – согласилась Кира.
Все помолчали, стоя вокруг нее, даже полковник перестал
оглядываться в ту сторону, где раньше были двери и где теперь толпились люди в
формах и белых халатах.
– Если бы не ты, – сказала Кира Батурину, – мы бы все
умерли. Они бы нас расстреляли.
Батурин потрепал ее по затылку. Всю жизнь она терпеть не
могла этого жеста. Она думала, что он унижает ее женское достоинство.
Обеими руками она взяла его руку и прижалась лицом к ладони
– ладонь была теплой и свежей, как будто он только что вымыл руки, – и
поцеловала, раз и еще раз.
– Да ладно, – пробормотал Батурин.
– Я сейчас выпить найду, – пообещал его друг Креп.
– Крепов, ты особенно не расслабляйся.
– Есть не расслабляться, товарищ полковник! Да я и не для
себя, я для дамы.
– То, что ты найдешь, дама все равно пить не будет. Вы как,
дама? Ничего? Или медицину позвать?
– Нет, – отказалась Кира, – нет, спасибо. А… Аллочка где, ты
не знаешь? Она… жива?
– Я жива.
Как по команде все посмотрели под стойку и как будто
удивились, увидев там Аллочку. Она сидела на полу, в куче битого стекла и
таращилась вверх, на них. Кире ее взгляд не понравился.
– Все твои… коллеги, капитан? – спросил полковник ехидно. –
Так сказать, товарищи по печатному слову?
– Можно и так сказать, – согласился Батурин.
– Ладно, – сказал полковник, – заканчивайте здесь и
подходите. Если этот, – кивок в сторону Крепова, – принесет выпить, рекомендую
сначала понюхать и на веру ничего не принимать.
– Това-арищ полковник!
– Я хочу домой, – скороговоркой заявила снизу Аллочка, – мне
нужно домой. Родители, наверное, с ума сходят. Маме нельзя волноваться. Мне
нужно папе позвонить.
Кира соскочила со стойки и охнула от боли в ноге.
– Буду теперь как ты, – сказала она Батурину и присела на
корточки перед Аллочкой, которая все бормотала, как в лихорадке:
– Позвонить. Мне обязательно нужно позвонить. Прямо сейчас.
Маме нельзя волноваться. Они, наверное, меня потеряли. Я всегда звоню, когда прихожу
на работу, и сегодня должна была позвонить, а вот не позвонила. Мама сегодня
улетает в Париж. У отца там переговоры, а он терпеть не может ездить один. Они,
наверное, уже улетели. Рейс в девять сорок. Они не знали, что я… что у меня…
Над Кириным ухом как будто что-то мелькнуло, свистнуло, и
батуринская лапа изо всей силы впечаталась в Аллочкину щеку. Голова ее
дернулась, затылок стукнулся о мраморную стойку.
– Хорош или еще? – деловито спросил Батурин, рассматривая
Аллочку, как будто масло на глаз наливал в двигатель.
Аллочка моргнула – веки сошлись и разошлись, и, когда они
разошлись, Кира увидела совсем другие глаза. Словно Аллочка вдруг вынырнула из
озера безумия. Вынырнула, вытерла лицо, посмотрела вокруг и поняла – надо
вылезать.
– Кира? – спросила она. – Ты жива, да?
– Да.
Но Кира ее почти не интересовала.
– Ты остался жив, да? Я же видела, как вас убили! Он
выстрелил, и вы упали, прямо перед нами. Я знаю, я же видела, что вы не дышите!
– Он дышал, – вмешался друг Креп, – он родной брат Витаса,
ты разве не знала? У них эти… генетические отклонения. Жабры, – и он смешно
оттопырил уши, показывая Кире и Аллочке, какие жабры у братьев – Витаса и
Батурина.
– Игорь, подойди, а? – позвали из группы в камуфляже и
халатах.
– Это еще братва не видала, которая по кустам и крышам
лежит, что ты здесь, – с удовольствием, как будто предвкушая момент, когда
“братва” узнает, сказал Креп Батурину, – слушай, Батут, поедем вечером ко мне,
а? Посидим, выпьем…
– Игорь!
– Да иду, иду! Батут, ты тоже подгребай.
– Ладно, давай.
Родной брат Витаса по прозвищу Батут взял Аллочку за руку и
потянул вверх. Она послушно встала, сразу оказавшись на голову выше Киры и
почти вровень с ним.
– Почему ты жив? – требовательно спросила она у него.
Почему-то она говорила ему то “ты”, то “вы”. – Я же видела, как ты упал.
– Я профессионал, – морщась, сказал брат Витаса, – то, что я
упал, означает только то, что я упал. Сейчас со всех снимут показания, и можно
ехать домой. Кира, позвони своим, пусть Сергей подъедет и заберет тебя, я
сейчас попрошу фээсбэшников, чтобы их пропустили. В смысле, не сейчас, а когда
освободимся. Ты на машине? – спросил он у Аллочки.
– Кажется, да. Да. Кажется. Или точно. Точно, да.
