Николас, прищурившись, наблюдал за ней. Лицо его было жестким, спокойным и решительным.
— Один из пожилых членов делегации узнал тебя, — объяснил он.
— Человек из службы безопасности в спортивном зале, — произнесла она глухо.
— Да, Огилви. Судя по всему, ты похожа на своего отца — тот же цвет волос, то же сложение. Ты держишь голову, как отец, и выражением лица напоминаешь его. Огилви не сомневался, что узнал тебя. Но ты не носишь фамилию Френшам. Служба безопасности есть служба безопасности. Они подозрительны до мозга костей и просто из предосторожности проверили твое досье. Оно выдержало самую тщательную проверку, но это Огилви не удовлетворило, и он позвонил в Новую Зеландию. В тот день, когда министр поручил мне пригласить тебя на ужин, мне сообщили, что ты почти наверняка являешься дочерью Френшамов.
— Потому Огилви и остановил нас у лестницы? — В голове возникло еще одно воспоминание. — Пока ты с ним разговаривал, подошел Питер Сандерсон и пытался пригласить меня в ночной клуб. Он знал?
— Нет. Они с Форсайтом старательно прошерстили твое личное дело, прежде чем Огилви связался с Веллингтоном. Тот перезвонил мне и подтвердил, что ты их дочь. Он послал в бар Сьюзен Уотерхаус сообщить это.
— Значит, на меня автоматически падает тень родителей, — с горечью прошептала Мэриэл.
В голосе Николаса послышалось раздражение:
— Согласись, Мэриэл, это действительно выглядело подозрительным. Ты использовала другое имя, никому не сказала, кто ты, и у тебя есть доступ к секретной информации.
— Выходит, склонность к шпионажу передается с генами… Неужели министр решил, что тебе надо пригласить меня на ужин и использовать свою мужскую неотразимость, чтобы все у меня выведать? — Лучше уж усмешка, чем крик агонии!
Колебание было столь мимолетным, что она чуть было не проглядела его, но за эти несколько дней Мэриэл уже достаточно хорошо изучила Николаса.
— Да, он этого хотел.
А она-то думала, что Маккабе добрый! Еще одно маленькое разочарование среди множества, и все же оно причинило такую же боль, как и роль Николаса в этой ситуации.
— Напоить меня вином, несколько поцелуев, чтобы я потеряла ясность мысли, а потом задать вопрос и посмотреть, какова будет реакция?
Он пожал плечами:
— Возможно, именно это он и имел в виду. Теперь ты можешь понять, почему я так рассвирепел, почему задал те проклятые въедливые вопросы. Меня так сильно к тебе тянуло, я боролся с этим, и тут мне вдруг дают указание использовать мое влечение, чтобы выведать информацию. Я чувствовал себя подлецом.
— Но все-таки пошел на это, — ледяным тоном заметила она.
— Да! Потому что мне хотелось поужинать с тобой, поцеловать тебя, но главное — если бы выяснилось, что ты по какой-то причине действительно шпионила, это без всяких сомнений убило бы все мои чувства к тебе. Но я проиграл, спотыкаясь на самых бестактных вопросах, словно слон в посудной лавке. Мне было отвратительно вести с тобой двойную игру еще и потому, что я действительно хотел выяснить, что для тебя значил этот Сентклер.
Мэриэл вяло сказала:
— Неважно. — Перед ее глазами плескалась и блестела вода в бассейне. Торопливо, чтобы не дать ему заговорить, она продолжила: — Дэвид был и остается таким же честолюбцем, как ты. Он меня любил, Николас. Ему было нелегко от меня отказаться. Но в конце концов реальный мир, в котором мы живем, а не эта идиллия, которую ты создал здесь, разбил его мечты.
Николас, обняв Мэриэл за плечи, повернул к себе, чтобы взглянуть в ее лицо.
— Дэвид оказался трусом, — негромко сказал он. — Дорогая, доверься мне.
Ее захлестнуло горе, мир вокруг вдруг лишился тепла, красок и радости, но откуда-то появилась сила, и она проговорила:
— Дело не в доверии.
— Тогда в чем? — В его голосе звучало раздражение.
— Не создавай для меня еще больше трудностей, пожалуйста, — прервала Мэриэл. — Я — дочь двух предателей. Насколько я понимаю, информация, которую они продавали Советам, стоила жизни не менее полудюжине агентов, американских и английских. Если мы поженимся, твой путь по служебной лестнице окажется гораздо более сложным. Разве не так?
Николас помолчал, обдумывая ее слова. Потом коротко ответил:
— Не исключаю.
Как же он отличается от Дэвида! Никаких скороспелых протестов или фальшивых обещаний.
Ну вот, сказала она сердцу. Еще один удар, и ты можешь умереть.
— Неужели ты думаешь, что я смогу вынести мысль, что я так поступила с тобой?
— Ты чересчур драматизируешь.
— Ничего не выйдет, — прошептала она, — я знаю, как ты любишь свою работу. Мистер Маккабе сказал мне, что тебя ждет блестящее будущее в дипломатическом корпусе. Я не могу поставить твое благополучие на карту.
— Понятно. — Безжалостные глаза унесли жалкие остатки ее самообладания и заглянули в самую душу. — Я немедленно уезжаю, — сказал он бесцветным голосом, — но тебе, разумеется, уезжать не обязательно. Коттедж остается в твоем распоряжении до конца недели.
— Николас, не надо, — потрясенно прошептала Мэриэл. — Это не может так кончиться.
— А что ты предлагаешь? — вежливо спросил он.
Она прикусила губу.
— Я… мы могли бы…
Он не пришел ей на помощь, просто стоял и смотрел ничего не выражающим, помертвевшим взглядом.
Мэриэл перевела дыхание.
— Не обязательно все обрывать, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как обычно, и не показывая, что с ней творится. — Мы могли бы видеться.
— Поддерживать роман на расстоянии? — спросил он с убийственной вежливостью. — Видеться раз в три месяца, когда наши пути случайно пересекутся? Неужели ты этого хочешь, Мэриэл? Приятного, удобного любовника, который никак не нарушает распорядка твоей жизни?
Мэриэл сделала глубокий болезненный вздох, стараясь держать себя в руках.
— Ты прав, — сказала она спустя секунду. — Я сморозила глупость.
— Полную. Я предпочитаю быструю и честную смерть постепенному угасанию, — ответил он и, повернувшись, пошел от нее прочь. Солнце играло в его волосах, подчеркивало сдержанную грацию движений.
И сейчас Мэриэл призналась, что обманывала себя. Она попалась в старейшую в мире ловушку, расставленную собственным сердцем, и теперь стала узницей в каземате своих желаний и чувств.
Боль разрывала ее тело и лишала душу рассудка. Дрожа от холода, она завернулась в огромное пляжное полотенце и двинулась в сторону леса, все дальше и дальше углубляясь в тень, пока не остановилась у большого дуба.
Николас ничего не оставил, даже записки.
Но спустя две недели Кароль сообщила: