Впрочем, непонятно, почему — как рак. Вовсе и не как рак.
Видела она однажды этих самых раков. Вовсе они и не были
красными. Какие-то невразумительные они были, бурые, с зеленцой. А когда их
варили, стало уж совсем гадко. И в этом так много было инквизиторства и пытки,
что Маша Вепренцева от угощения наотрез отказалась, ушла в машину и долго ждала
там Родионова, мрачная и хмурая. Родионов пришел и первым делом спросил: «Что
за номера?!» Он не видел, как раки лезли друг на друга, а если и видел, то это
зрелище отнюдь не лишило его аппетита.
Итак, Маша стала красной, как гоночная машина «феррари», на
которой иногда любил приехать в издательство Илья Весник.
— Лазарь Моисеевич, вы знаете, как я вас люблю, но, честное
слово…
— Ты совсем не можешь иметь на меня обиду! — воскликнул
Лазарь. — Это так же глупо, как иметь обиду на свою мамочку только за то, что
она кормит тебя манной кашей, когда ты любишь вовсе мороженое! Но от манной
каши детки хорошо растут, а от мороженого могут простудиться и заболеть!
— Лазарь Моисеевич…
— Не говори мне за Родионова. Скажи за себя. Почему ты не
можешь объяснить ему, что он должен на тебе жениться?
Маша перевела дыхание. Что за вздор?! Что за разговор на
лестничной площадке издательства, где в двух шагах курят, смеются и громко
разговаривают?! Сначала Весник со своим «классным парнем», а теперь еще и
Лазарь!…
— Лазарь Моисеевич, я понятия не имею, откуда вы все это
взяли, но мы вовсе не собираемся… жениться, и я не стану намекать на это
Дмитрию Андреевичу. Мы просто коллеги.
— Ах-ах-ах, — прокудахтал Лазарь, затянулся в последний раз
и энергично затушил свою «беломорину». — Пусть вы будете коллеги, но только не
для меня! Мне все давно и хорошо известно! А ты говоришь, конфетная фабрика!
— Лазарь Моисеевич, мне нужно бежать. Марков вызвал.
— Ты должна бежать, и сию минуту ты побежишь. Валентин не
любит, когда его заставляют ждать такие мелкие люди, как мы с тобой. — Всем
прекрасно известно, что Марков относился к Лазарю с превеликим уважением и даже
с некоторым пиететом, но тому нравилось прикидываться ничего не значащим
стариком. — Но ты должна зайти ко мне, и мы обсудим создавшееся положение, пока
оно не превратилось в угрожающее!
— Нет никакого угрожающего положения. И не будет.
И тут она вдруг подумала, как бы ей хотелось, чтобы оно
стало именно таким — угрожающим. Чтобы Родионов хоть что-нибудь бы…
почувствовал.
Какое нелепое слово, из романа — почувствовал!
Ничего и никогда он не чувствовал, к ней-то уж точно, и еще
на заре их совместной работы он как-то объяснил ей, что является принципиальным
противником любых «служебных романов». Он ни на что не намекал, просто
комментировал ситуацию, которую тогда мусолили во всех газетах — как некий
министр-фрондер взял да и бросил свою старую жену и ничтоже сумняшеся женился
на молодой секретарше.
«На работе надо работать, — сказал тогда Родионов, скомкал
газету и швырнул огромный ком в корзину для бумаг. — Спать надо вне работы.
Можно подумать, что эта его секретарша принципиально отличается от какой-то
другой секретарши! Какая разница, с ней или с другой!»
Вот Лазарь, а? Привел ее в состояние душевного трепета, да
еще перед самым визитом на «шестой этаж», в логово льва, царя зверей!
Когда Маша вбежала в приемную Маркова, Родионов ее уже
покидал, и вид у него был очень недовольный.
— Маш, ты поговори с ним побыстрее и приходи, — распорядился
он. — У нас серьезные изменения в программе.
Маша затормозила возле него, как кот возле миски со сметаной
из мультфильма «Том и Джерри» — так, что из-под туфель пошел дым.
— Мне и Весник толковал про какие-то изменения. Случилось
что-то, Дмитрий Андреевич?
Родионов хмуро глянул в сторону Кати, которая за своей
конторкой негромко разговаривала по телефону и не обращала на великого писателя
и его помощницу никакого внимания.
Молодец Марков. Он брал на работу исключительно
профессионалов, и не только на большие должности, но и в секретари!…
— Откуда-то взялся Тимофей Кольцов, — проинформировал он. —
И какие-то будущие украинские президенты.
— Кто?!
— Мы с ними встречаемся в Киеве, и мне все это очень не
нравится, — заключил он. — Давай быстрей. Нам надо это обсудить!
— Обсудить все мы сможем только дома, — сказала Маша. —
Здесь… негде.
У них был корпоративный закон — на двоих. '
Он формулировался примерно так: мы всегда воюем на одной
стороне. Издатели, журналисты, пиарщики могут быть попеременно то на нашей, то
на противоположной, но мы — ты и я — всегда по одну сторону линии фронта. В
этом весь смысл нашей совместной работы. Никакого другого смысла нет. Если
исключить эту «фронтовую» составляющую, получится, что ты — просто хороший
работник, а я хороший работодатель. А работников и работодателей полно, и среди
них попадаются неплохие. Можно сколько угодно складывать их вместе в разных
вариантах, но из них никогда не получится… боевая единица.
Из Маши Вепренцевой и Дмитрия Родионова получилась.
Поначалу Маша радовалась и недоумевала, почему великий так
ей доверяет, а потом поняла — доверяет, потому что ему так удобно. Он выбрал ее
совершенно рационально и расчетливо, и нет в его доверии ничего личного.
Ничего… угрожающего, как это называл Лазарь.
Они делились друг с другом сомнениями, придумывали
стратегии, обсуждали дела издательства и предложения журналистов — вдвоем.
Потом принималось решение, которого придерживались оба — и он, и она, хотя это
величины несравнимые, разнокалиберные — великий писатель и какая-то там
секретарша!
Обсудить — означало переговорить без свидетелей и выстроить
какую-то линию поведения, как всегда, одну на двоих.
В стенах издательства так поговорить было нельзя.
В нагрудном кармане его просторной летней рубахи зазвонил
мобильный телефон, и Маша помедлила возле Родионова — если звонок неизвестно от
кого, отвечать он не станет, сунет трубку ей.
Он посмотрел на номер и нажал кнопку:
— Да. Привет.
Маша все медлила. Он покосился на нее и махнул ей рукой,
чтобы шла по своим делам.
Все ясно. Звонок личный, ее вмешательство не требуется.
У нее моментально испортилось настроение. Как будто столбик
термометра упал сразу на несколько десятков градусов.
Было жаркое лето, грянула холодная зима. Ромашки спрятались,
поникли лютики.
— Да, сейчас занят. Нет, я сам тебе перезвоню.
