Игорь плюхнулся обратно на диван и закурил невиданную
сигарету. Она была длинная, коричневая и странно пахла.
— Может, виски кому налить? — спросил Весник и опять
захохотал. — Или рому ямайского?
Присутствующие от рома и от виски отказались — еще одна
черта современного делового человека, который просто так среди дня ни за что
пить не станет, ибо голова должна быть трезвой, сердце спокойным, а руки…
впрочем, руки значения не имеют. Феликс Эдмундович Дзержинский, придумавший эти
самые сердца, руки и головы, может спать спокойно. Между прочим, Родионова
всегда поражала некоторая «анатомичность» афоризма великого революционного
деятеля и пламенного борца, чрезмерное количество в нем членов и частей
человеческого тела!…
— Мы с Игорьком когда-то работали вместе, — поделился
Весник, — в незапамятные времена, еще когда Верховный Совет был и Хасбулатов
незабвенный. А потом он в звезды вышел, а я… в чиновники угодил.
— Хасбулатов вышел? — спросил Родионов, во всем любивший
точность.
— Да ладно тебе! — сказал Веселовский с укором. — Какой ты
чиновник! Все же знают, что ты гений, а не чиновник.
— Да ладно, что я за гений! Вот ты — другое дело!
Родионов понял, что какое-то время они будут друг друга
безудержно хвалить, и хорошо бы, чтобы его похвалили тоже — во-первых, в
соответствии с правилами игры, а во-вторых, это приятно.
— Вот кто у нас настоящий гений, — словно бы прочитав его
мысли, воскликнул Весник, — вот кто карьеру сделал до небес! Из женщин его одна
Донцова по тиражам опережает, а мужиков таких и вовсе нет!
Родионов скромно потупился. Вступать в ответные славословия
ему было лень. Можно и пропустить. Невелики шишки.
— Аркадий, а вот скажите, в последнем романе, ну, который
«Приют зла»…
— «Обитель», — поправил Родионов, очень польщенный тем, что
телезвезда знает название его книги и, кажется, даже читала, то есть читал, —
«Обитель зла»!
— Да-да, «Обитель»! Из-за чего он убил?
— Там все написано.
— Нет, — вдруг сказала звезда. — Не все.
— Никак читал? — спросил Весник, но Веселовский не обратил
на него внимания.
— Там написано, что он убил, чтобы получить наследство, да?
Родионов улыбнулся. Эта книга ему очень нравилась. Он
по-разному относился к своим детективам, какие-то любил больше, какие-то
меньше. Была парочка и таких, которые он вовсе терпеть не мог и даже старался
не вспоминать никогда, словно стыдился их, а вот «Обитель» любил.
Удалась ему «Обитель».
— Ну да. Наследство.
Веселовский затянулся своей коричневой сигаретой.
— А мне кажется, что он из ревности убил. И мне кажется еще,
что вы, когда писали, знали, что он из ревности убил, а наследство это потом
придумали, чтобы туману напустить.
— В этом деле он мастак, — поддакнул Весник. — В смысле,
тумана. Как напустит, так я и не знаю, что делать. И, главное, пишет, подлец,
так, что бросить нельзя. Вот, Игорек, возьму его читать. Читаю. Ночь. Думаю,
вот сейчас десяток страничек, и все! Так нет! До утра читаю, до шести часов, и
потом еще до семи кошмары снятся! Вот как так можно писать?!
— Так из ревности или нет?
Родионов пожал плечами. На лице у него появилась странная,
болезненная гримаса, будто его заставляли сказать то, что говорить ему совсем
не хочется.
— Я не знаю, — признался он. — Ревность для меня состояние
загадочное, понимаете? А писать имеет смысл только о том, в чем ты понимаешь. Я
в ревности ничего не понимаю. Из ревности можно… взять и застрелить. А так как
он… долго думал, планы строил, улики фабриковал… все-таки голова включается, и
ревность уже ни при чем.
Казалось, Веселовский разочарован.
— А я был уверен, что из ревности? Ну, нет там ничего, кроме
ревности этой! Наследство неубедительно очень!
Весник, который давно уже занимался своими делами, последнюю
реплику уловил.
— Ты с моими авторами поосторожней, — велел он издалека, —
особенно с гениями! Неубедительно, понимаешь ли! Все убедительно! Дим, ну где
Маша застряла? Приглашать народ на совещание или рано еще?
— У Маркова она, ты же знаешь.
В нагрудном кармане у него завибрировал телефон, и он
вытащил трубку.
Номер был знакомый.
Дьявол. Он обещал позвонить и не позвонил.
Лицом и плечами он сделал Веселовскому какой-то знак,
который тот, видимо, хорошо понял, потому что кивнул и уткнулся в журнал, всем
своим видом подтверждая, что ничего не слушает.
— Алло, Люда, привет.
— Ты опять занят?
— Занят, — признался Родионов. — Я в издательстве.
— Я тебе домой звонила, но там твоя… монахиня Калистрата
подошла. Я не стала тебя просить, потому что все равно не позовет!
То, что она звонила ему домой, напомнило ему нечто
неприятное, и он некоторое время пытался вспомнить, что именно, да так и не
вспомнил.
— Дима, я соскучилась. Когда мы встретимся?
— Я не знаю. Я тебе потом сам позвоню.
— Вот ты все не знаешь и не знаешь! А если уведет меня
кто-нибудь, что ты станешь делать?
— Ничего не стану делать, — пробормотал Родионов. — Я не
Ромео.
Веселовский хмыкнул из-за своего журнала, но головы не
поднял.
— Дим, я не расслышала!
— И хорошо, что не расслышала, — громко сказал Родионов. — Я
просил, чтобы чай принесли.
Это показалось ей подозрительным и даже отчасти обидным.
— Ты что? — спросила она. — В ресторане?
— Я в издательстве, — повторил Родионов терпеливо. — Я тебе
уже говорил.
— Дим, когда мы встретимся, а? Месяц прошел, как мы
виделись! Может, уже пора опять повидаться?
— Я в Киев улетаю, — сообщил Родионов, наскоро подумав о
том, что порция беззаботного секса ему не помешала бы, особенно перед тяжелой
командировкой. Как спортсмену перед Олимпиадой. — Послезавтра.
Люда расстроилась и рассердилась, он моментально это
почувствовал.
— Дим, а я что? Ничего для тебя не значу, да? Совсем ничего?
Это была истинная правда — она же сермяжная, кондовая,
посконная и домотканая, — но Люде об этом лучше не сообщать.
— Почему ты мне говоришь о том, что уезжаешь, в самую
последнюю минуту?! А эта твоя швабра с тобой едет, да?
