— Где?
Он уставился в монитор.
Ну, конечно, он знал, что она найдет. Она всегда все
находила. Но существовали определенные правила игры, которые нужно соблюдать, и
они оба соблюдали их беспрекословно.
Некоторое время он читал, напоминая себе, что должен
сохранять на лице недовольную мину. Это был именно тот файл, который потерялся.
Он читал. Маша стояла у него за спиной.
— Ну что, что? Долго ты будешь там торчать? — ворчливо
спросил он через некоторое время. — Ну нашла, и спасибо тебе большое!… Можешь
идти.
Маша пошла к выходу и у самой двери остановилась и
помедлила. Он видел, что она медлит.
— Что еще?
— Дмитрий Андреевич, нам бы еще киевскую поездку обсудить.
Когда мы сможем?…
Он поднял глаза от компьютера.
— Зачем?
Секретарша смотрела, склонив голову, как сорока. Потом
моргнула, тоже совершенно по-сорочьи.
— Зачем нам обсуждать киевскую поездку? — спросил он
раздраженно. — Ты что, не можешь ее сама с пресс-службой обсудить? Позвони
Веснику и все с ним реши. Первый раз, что ли?
— Не первый, — с тихим упрямством сказала секретарша, — мы с
Ильей Юрьевичем уже все обсудили, и теперь нужно, чтобы вы сами… Чтобы вы
одобрили программу.
Он пробарабанил пальцами по клавиатуре и как будто выстрелил
длинную фразу.
Фраза была следующая: «Пошли вы к черту все!»
Он почитал ее сначала слева направо, а потом справа налево.
Справа налево получилось так: «есв утреч к ыв илшоп!»
Красиво получилось.
Было совершенно ясно и понятно, что никакое его одобрение не
требуется. Программу давно утвердили, и меняться она не будет ни при каких
обстоятельствах. Илья Весник — начальник пиар-службы издательства — славился
тем, что мог «продать» любого, даже самого завалящего автора. Дополнительно
пиарщик славился тем, что из-за писательской истерии никогда не менял концепций
и стратегий, а над самими «инженерами человеческих душ» смеялся и дам называл
«звезда моя», а инженеров мужского пола «гений ты наш».
Таким образом, выходило, что звезда была как бы «его»
личная, а гении все «наши».
Спорить бессмысленно. Есв утреч к ыв илшоп!
— И когда мы едем… одобрять программу?
— Сегодня к пяти. На пять назначено совещание. Будет
пиар-отдел и отдел рекламы.
— Замечательно, — пробормотал Дмитрий Андреевич, по
совместительству Аркадий. — Чудесно просто. А писать я когда буду? В самолете?
Или в Киеве?! Или когда?! У меня два трупа, и вообще какого лешего!…
Маша прибрала с шахматного столика свою папочку, покосилась
на окно, помолчала и спросила тоненьким голосом:
— Я пойду, Дмитрий Андреевич? У меня еще звонки.
— Давай, — разрешил он, — вали. И не забудь Веснику
позвонить и сказать, что до Киева никаких интервью.
— До Киева осталось два дня, — проинформировала Маша. —
Точнее, полтора, потому что сейчас уже половина второго. А на завтра назначено
НТВ.
— Как?!
— Назначали вы сами. Помните, вы ужинали с продюсером
«Новостей» и он вас приглашал?
Оттого что Маша права, а она была права почти всегда, он
рассердился всерьез.
Знаменитый писатель Аркадий Воздвиженский — по паспорту Дима
Родионов — пробормотал неприличное слово, которое его секретарь предпочла не
услышать, уткнулся в компьютер и стал быстро печатать.
Маша постояла-постояла на пороге и тихо вышла. На темном
полу лестничной площадки лежал светлый шелковый ковер, привезенный прошлым
летом из Турции. Маша присела и положила на него ладонь.
Не соврал пожилой турок, продавший им ковер. У турка были
пышные канибадамские усы, белоснежная рубаха, и молодые помощники, одним
движением словно разливавшие на полу перед покупателями целые озера
благородного шелка, называли его «эфенди». В жару ковер казался прохладным, а
зимой теплым, как будто райские цветы на нем навсегда впитали южный зной.
Если бы у шефа был просто скверный характер, это еще
полбеды. Ничего страшного. Подумаешь, скверный характер!… Мало ли характеров
она перевидала на всех своих многочисленных работах! Но Маша Вепренцева в
своего шефа была, разумеется, тайно влюблена, и это было так же бессмысленно и
глупо, как если бы она влюбилась в Михаэля Шумахера. Или в Ральфа. Или в них
обоих.
Даже если бы Маша осталась последней женщиной на земле,
знаменитый писатель Аркадий Воздвиженский, по паспорту Дмитрий Андреевич
Родионов, не обратил бы на нее никакого внимания. То есть, убедившись, что,
кроме них, на планете больше никого нет, он выразил бы неудовольствие по поводу
грядущих неудобств, которые будут отвлекать его от работы, и попросил бы Машу
сварить ему кофе.
Там, где Маша трогала ковер ладонью, он будто чуть выцветал
— шелковые ворсинки приминались и как-то по-другому отражали свет,
турок-«эфенди» объяснял это тем, что с разных сторон ковер по-разному «глядит
на солнце».
Если бы у шефа был просто скверный характер, она справилась
бы с ним, а если бы не справилась, то ушла с работы, но она была в него
влюблена и потому очень от него зависима. Уволиться означало бы отказаться от
него, а она никак не могла этого сделать, хотя прекрасно понимала, что это
единственный выход.
А может, его вовсе нет. «Выхода нет» — так пишут на дверях
метро.
За кабинетной дверью, в двух шагах от нее зазвучали шаги, и
она поспешно вскочила, заметалась и сбежала на несколько ступенек вниз по
полированной английской лестнице.
Шеф эту лестницу на самом деле заказывал в туманном Альбионе
и несколько месяцев ждал, когда ее доставят. Доставка из Альбиона оказалось
делом чрезвычайно сложным и продолжительным. Видимо, мало кому приходило в
голову доставлять лестницы оттуда.
— Маня, не мечись, — приказал шеф с площадки. — Ты что?
Ковер гладила?
Задрав голову. Маша посмотрела на него. Он стоял, свесившись
вниз, и улыбался. Она улыбнулась в ответ.
— Ты на меня обиделась?
— Нет.
— А почему я чувствую себя виноватым?
Как все было бы просто, если бы у него был скверный
характер!
— Не обижайся на меня.
Сейчас он скажет, что не любит, когда у него что-то
пропадает и когда его отвлекают.
— Я терпеть не могу, когда у меня пропадают файлы и когда
мне мешают работать.
— Я знаю.
