Сегодня «Макфа» была извлечена из шкафа под плохое
настроение, ведь известно всем, что от плохого настроения самое верное средство
— вкусно поесть.
— С чего ты взял, что он понимает в компьютерах? Ничего он в
них не понимает!
— Он все понимает! Он в «Квейк-3» играет!
— Да ладно тебе!
— Точно, мам, — сказал Сильвестр и убежденно покивал
головой. — Он мне сам признался.
— Пошутил, наверное, — рассеянно заметила Маша, — давай на
стол накрывать, Сильвестр. Уже почти все готово.
— Как же готово, когда ты только поставила!
— Это на пять минут!
— Мам, а можно мне сухари открыть?
— Ну вот еще! Ужинать садимся, а ему сухари! Давай-давай,
Сильвестр, лучше огурец помой и хлеба нарежь!
Закатив глаза, он вздохнул, изображая покорность судьбе и
одновременно демонстрируя явную несправедливость жизни, однако с подоконника
слез, раскопал в холодильнике огурец и спросил, нельзя ли и ему тоже хорька.
Как у Христины.
Потом пришли бабушка с Лерой, и вечер покатился своим
чередом, обыкновенный семейный вечер, и все было бы хорошо, если бы он не
чувствовал постоянно, что мать чем-то обеспокоена.
Он все понимал, двенадцатилетний Сильвестр Иевлев, любитель
хорьков. Он-то сразу заметил, что у матери испортилось настроение, когда ее
начальник сказал, что должен забрать машину. Сильвестр поначалу решил было, что
матери просто тоже хочется покататься на «бумере», а не толкаться в метро, но
даже после того, как начальник сказал, что подвезет их домой, настроение у нее
не улучшилось.
Значит, дело не в машине.
Значит, в чем-то еще. Он знал, что она ему не скажет — давно
бы сказала, он же ее друг! — и потому волновался за нее.
Все— таки она девочка, а он мальчик, значит, он сильнее и за
нее в ответе!
Бабушка тоже была какая-то взбудораженная и все посматривала
на мать, и от ее взбудораженности Лерка вела себя плохо — все время куда-то
лезла, что-то роняла, а потом прищемила себе палец и долго ревела. Надоела
страшно. Сто раз ей говорили — не суй пальцы куда ни попадя, а она все не
понимает!
Только в десять часов, когда проводили бабушку, а Лерку
загнали спать, сели попить чайку вдвоем, отдохнуть от длинного и трудного дня,
и тут Сильвестр вспомнил, что мать через день-другой должна уехать в
командировку.
Вспомнил и страшно из-за этого расстроился. Он не любил,
когда мать оставалась без его присмотра.
— Мам, возьми меня с собой?
Она насмешливо подняла брови и посмотрела на него
самым-пресамым своим взглядом, которым пользовалась, когда хотела продемонстрировать
Сильвестру, что он не прав. Он знал, что такой взгляд называется «ироническим».
— Сильвестр, ты же знаешь, что я еду работать!
— Ну и что? Я тоже буду работать. И я тебе не буду мешать!
Из чайника в синий горох Маша подлила чаю себе и ему и пододвинула
сахар и плошку с вареньем, клубничным, как он любил.
Она все время думала о том, что кто-то посмел угрожать ее
детям, и еще о том, что визит в Киев странным образом оказался связан с
бизнесом и политикой, а также о том, что Родионов на свидание поехал. И еще она
чувствовала себя виноватой перед Сильвестром, и Лерой, и мамой — она ведь так
ничего им и не сказала, как будто скрывала опасность, как будто перед военной
операцией так и не предупредила своих, что надо спасаться, бежать!
— Мам, я ведь уже взрослый. Ну, не буду я тебе мешать, это
точно! Возьми меня, а?
— Сильвестр, мы будем проводить по двадцать часов на
встречах и в книжных магазинах! Ни поесть, ни попить, ни пописать!… Там уже
жарко, я сегодня слышала, двадцать пять градусов! Ну и что? Ты будешь с нами
мотаться или в номере целыми днями сидеть?
Сильвестр подумал. Он знал, что у матери трудная работа, и
очень гордился тем, что она работает с человеком, о котором пишут в газетах и
журналах, да еще его показывают по телевизору, но что ей приходится по двадцать
часов шастать по каким-то там магазинам, он даже и представить себе не мог!
— Мам, а спишь ты когда?
— В каком смысле?
— Ну, если по двадцать часов работать, то спать-то когда?
Маша засмеялась:
— А… когда придется! Это, мальчик мой, закон жизни такой.
Или работаешь, или спишь!
Сильвестр подумал немного.
— Не-е, я так не хочу. Работать, в смысле.
— Очень напрасно, — сказала мать серьезно. — Ты же мужчина.
Хорошо, если тебе попадется женщина, которая будет работать и получать
зарплату, а если нет? Если тебе придется за двоих работать?
— Я на такой не женюсь, — решительно объявил Сильвестр, —
зачем она нужна, если не будет работать? И что она тогда делать будет?
— Может, детей растить! — Мать почему-то засмеялась. — Или
тебе самому не захочется, чтобы она работала, а захочется, чтобы она тебя
каждый день к ужину ждала! И тогда придется тебе вкалывать день и ночь, и спать
неизвестно когда, и есть только когда телефон не звонит, и сто вопросов
одновременно решать, и еще…
— Мам, — вдруг остановил ее Сильвестр. — Ты вот сейчас с кем
разговариваешь?
Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
— Ты же умный, — сказала Маша. — Ты все сам знаешь. В нашем
мире можно выжить, только тяжело и много работая. Никакого другого пути нет.
Никому нет дела до того, высыпаешься ты или нет! Мой начальник — знаменитый
писатель. И когда он задерживает рукопись, наш издатель знаешь как его ругает?
— Как?
— Ужасно, хотя он не от безделья задерживает! — от души
сказала Маша. — Так что трудиться нужно день и ночь, и тогда, может быть, все
будет хорошо.
— Как хорошо?
— Тогда тебе не в чем будет себя упрекнуть. — Она досмотрела
в свою чашку, и Сильвестр тоже вытянул шею, чтобы посмотреть, что именно там
происходит.
Ничего такого там не происходило. А в упреках он все равно
ничего не понимал.
Маша Вепренцева уложила его спать и еще — по просьбам
трудящихся — долго сидела на кровати, чесала ему спинку, которая, ясно дело,
ближе к ночи невыносимо зачесалась, потом мазала кремом пятки, потому что вчера
на физкультуре «вот здесь и здесь уж-жасно жгло!», потом выслушала историю про
Христининого сурка, то есть хорька, которого Христинин папа увез на работу в
портфеле, куда сурок, то есть хорек, случайно залез, потом фальшиво исполнила
песню «И мой сурок со мною», потому что она вспомнилась к случаю. Песня
оказалась жалостливой, и пришлось еще совсем напоследок рассказать смешной случай
с попугаем, приключившийся на даче Ильи Весника.
