— Маша!
Она не могла найти телефон. В этом телефоне в данный момент
был весь смысл ее жизни. Она должна позвонить и не может найти мобильник!
— Маша, приди в себя!
Она искала.
Дмитрий Андреевич вырвал у нее сумку, бросил ее на стол,
потряс секретаршу за воротник и затолкал в кухню. Она сопротивлялась, но он был
сильнее.
— Так, в двух словах. Что случилось?
Маша Вепренцева была обыкновенной женщиной. То есть самой
обыкновенной. В героини сериала она решительно не годилась.
Это только в сериале героиня, узнав от темных сил, что они
ей угрожают, и выслушав требование «никому ничего не говорить», в самом деле
никому ничего не говорит! То есть свято верит в то, что «темные силы» плохого
ей точно не посоветуют! Еще не было в природе ни одного сериала, где героиня
немедленно рассказала бы о своих проблемах герою, а тот позвонил бы в милицию
или в сыскное агентство, и проблемы бы моментально уладились. Впрочем, тогда и
сериала бы никакого не вышло.
Она тяжело дышала, отводила в сторону глаза, и телефонная
трубка на витом шнуре покачивалась и легко ударялась в стену, как ленивая
лодочка в зеленый бережок. Писатель Аркадий Воздвиженский взял трубку, послушал
и вернул ее на аппарат.
Его секретарша схватила со стола бутылку, глотнула воды,
поперхнулась, закашлялась. Потекло по подбородку и капнуло на пиджак.
— Дети, — сказала она хрипло и вытерла подбородок тыльной
стороной ладони. — Он сказал про детей. Мне надо позвонить, Дмитрий Андреевич.
— Кто сказал?
— По телефону… Он сначала сказал, что вы в Киев ехать не
должны, или будут вам… длинные грабли.
— Маш, ты в своем уме?
— Да-да! — повторила она быстро. — Он сказал, если вы
поедете, чтобы место на кладбище сначала присмотрели, потому как потом поздно
будет. И после про грабли.
— При чем тут грабли?!
Маша глотнула еще воды, еще раз утерла рот и посмотрела мимо
него. В виски ломился адреналин, будто она только что чудом избежала
смертельной опасности и еще до конца не осознала это.
Надо бежать, бежать, гнал адреналин, ну, беги, ну, что же ты
стоишь?!
— Дмитрий Андреевич, мне надо позвонить. Детям позвонить,
прямо сейчас… Он еще сказал, что их… убьет. Он, наверное, их похитил.
Родионов посмотрел на нее, прищурив глаза, — она явно была
не в себе. Из ее обрывочных фраз он ничего не понял, но вдруг осознал, что все…
всерьез. Был какой-то разговор, напугавший ее до смерти, и этот разговор
означает, что у них проблемы. Очень большие проблемы.
Он не хотел проблем, ни больших, ни маленьких. У него их и
так хоть отбавляй. Он уже твердо знал, что задержит рукопись по меньшей мере на
месяц, а для издателя это катастрофа, конец света, ведь есть некое магическое
словосочетание, заклинание практически. Звучит оно не слишком поэтично.
«Издательский план» — вот как оно звучит, но несмотря на полное отсутствие
поэзии, магия этого словосочетания известна каждому автору.
Сдал роман вовремя — молодец. Не сдал — подлец.
Беда.
Беда— а!…
Дополнительная беда секретарши Маши была ему совершенно ни к
чему. То есть решительно ни к чему.
— Где сейчас должны быть дети?
— У… у бабушки. То есть Сильвестр у бабушки, а Лерка…
господи, я не помню… Лерка в саду, где же еще!
— Ну так звони! — велел Родионов грубо. Специально так
грубо, чтобы она перестала косить глазами и облизывать губы. Ему казалось, что
она в обморок грохнется. Что тогда прикажете с ней делать?!
— Телефон… не могу найти.
— Вот тебе телефон, — и он сунул ей трубку, которая только
что была пристроена на аппарат на стене. Маша отшатнулась, словно он сунул ей в
лицо гадюку.
Ах да. Именно из этой трубки ей… угрожали.
Вот черт. Из заднего кармана джинсов он извлек свой телефон.
Пластмассовый корпус был теплый, и Дмитрий Андреевич вдруг сконфузился из-за
того, что он нагрелся у него… на заднице.
Но Маша ничего не заметила, про задницу Дмитрия Андреевича
даже не подумала. Набрала номер и стала ждать, глядя в одну точку бессмысленным
взглядом.
Родионов, покорившись судьбе, — вот как тут прикажете книжки
вовремя сдавать?! — нажал кнопку на электрическом чайнике. Кофе выпить, что
ли?…
…и что это она так переполошилась? Мало ли сумасшедших
звонит?! Да в день по нескольку раз, и что? Ничего. Маша всегда сдержанна и непреклонна,
а тут вдруг так… распустилась. Или все дело в детях и в том, что придурок
наговорил что-то про них?
У Родионова не было детей, и он понятия не имел, как
чувствуют себя те, у кого они есть.
— Мама? — выговорила его секретарша быстро. — Мама, у вас
все в порядке? Сильвестр пришел? Когда придет? Мама, нет, не отпускай его
никуда. Бог с ним, с теннисом, мама! Нет, ты слышишь меня или нет? И Лера…
Ничего не случилось. Нет, ничего…
Родионов едва заметно пожал плечами и стал методично, одну
за другой, открывать дверцы шкафчиков. Он искал кофе.
Женщины — непостижимые существа. Понять, что происходит у
них в голове, невозможно.
Ну, вот это что такое?!
Она звонит матери и истерическим голосом спрашивает, все ли
в порядке. Потом велит никуда не отпускать ребенка, даже и на теннис не
отпускать, а потом, когда мамаша уже вполне готова отправляться в Институт
Склифосовского с сердечным приступом, сообщает — все, мол, хорошо, ты, главное,
не волнуйся. Это я так. Бдительность проявляю.
Ну что? Лектор готов? Лектор давно готов!…
Видимо, мать тоже была уже «готова», потому что Маша долго
бубнила, что нет никаких причин для беспокойства, и увиливала от прямых вопросов,
и пыталась попрощаться, и никак не могла.
Родионов насыпал кофе в две кружки и налил кипятку из
чайника. Теперь хорошо бы еще найти сахар или хоть шоколадку, что ли. Пожалуй,
лучше шоколадку.
Маша наконец отделалась от матери, нажала на телефоне «отбой»
и повернулась к нему. Вид у нее стал менее дикий, но все же он ясно видел, что
она готова сию минуту бежать.
Куда?… Зачем?…
— Он сказал, — выпалила Маша, и Родионов остановился, не
донеся до рта кружку, — что вы не должны ехать в Киев. Что вы должны остаться в
Москве, иначе будут вам полные вилы.
— Как же вилы? — удивился Родионов. — Раньше ты говорила —
вроде грабли!
— Вот вы шутите, Дмитрий Андреевич, а на самом деле…
