Маша потрясла головой, прогоняя видение связанной львицы.
Перед глазами прояснилось. Продюсер хлопотал, делал знаки, чтобы поднесли воду,
и махал Лиде в лицо стянутой со стола газетой. Милиционер на газоне обернулся,
подумал и медленно пошел в сторону французского окна, выходящего прямо на
лужайку.
— Лида, Лидочка, что с тобой?
— Да ничего! — с бешенством сказал Родионов. — Истерика у
нее!
Нестор вернул на место упавший стул и пошел было из комнаты,
но остановился, кажется, только затем, чтобы послушать и посмотреть, что будет
дальше.
— Лида, — произнесла Маша и потрогала свою шею за ухом, где
сильно саднило, — зря вы так перепугались. Я ничего особенного не слышала, я
только хотела узнать, с кем вы разговаривали и почему у вас только один день.
На что… один день?
— Воды! — крикнул Рессель, все хлопотавший около звезды. —
Воды!
И метнулся куда-то, видимо за водой, зацепился за ковер,
многострадальный стул накренился и стал валиться набок, и так грохнулся, что даже
подпрыгнул.
Мирославин Казимеж снова вздрогнул и расплескал содержимое
стакана себе на колени. Расплескавши, он стал судорожно отряхиваться пятерней,
как малолетний ребенок. Мирослава под столом подала ему салфетку. «Чоловик»
некоторое время изучал салфетку мутным взором, а потом взял ее и долго не знал,
что с ней делать. Мирослава вырвала салфетку и быстро обмахнула его брюки.
Маша наблюдала за ними очень внимательно.
— Нэстор, будь ласка, водычки!
Нестор нога за ногу поволокся за водой, и разговор как-то
сам собой угас.
Милиционер приблизился и стал возле окна так, чтобы получше
слышать. Уши у него, казалось, пробуравили фуражку с высокой тульей.
Лида всхлипывала на диване, ее истерика казалась до
крайности надуманной, высосанной из пальца. Маша Вепренцева потрогала свою шею,
которая горела там, где Лида в нее вцепилась. Веселовский как ни в чем не
бывало читал газеты, методично перелистывал страницы, которые приятно шуршали и
время от времени закрывали его лицо до самого носа.
Мирослава — вот чудо из чудес! — к Лиде не подходила,
посматривала на нее издалека, и непонятно было, с сочувствием или, наоборот,
высокомерно, как умеют смотреть женщины, когда понимают, что у подруги
«страшные проблемы».
«У тебя проблемы, а у меня нету!» — вот что означал такой
взгляд в переводе, хотя, по мнению Маши, у Мирославы в данный момент была целая
уйма проблем.
Уймища просто.
«Я с ней поговорю, — вдруг быстро решила Маша. — Она
напугана и взволнована. В самый раз сейчас с ней поговорить. Только бы
выбраться отсюда и ее как-то выманить.
А то ведь не станет она со мной разговаривать. Это они тут
все звезды, литературные, да еще киношные, да телевизионные, а я кто?
А я секретарша. Никто».
— Что мы дальше делать-то будем, гений наш? — вдруг спросил
Весник и утер туго накрахмаленной салфеткой крепкие губы. — Программа
сегодняшняя вся псу под хвост, Иванова там в припадке истерическом бьется, а мы
тут сидим. Долго еще просидим-то, а, Марья Петровна?!
— Да утром всем объявили, что пока по второму разу показания
не снимут, не выпустят никого! — сказала Маша. — Ты же знаешь!
— Да я-то знаю, но программу-то Марков утверждал, он мне за
нее голову снимет, блин! Слушай, великий, может, ты поговоришь с кем там надо,
книжечку подпишешь и того!… Поедем в Киев. Тако гарно мисто тот Кыив!
Маша ничего не поняла.
Зачем он говорит все это? Знает же, что никого не выпустят,
сказали — и не выпустят, потому что преступление громкое — уж такое громкое,
что громче некуда! — да еще в присутствии «москалей», в подозрительном, надо
сказать, присутствии. А ну как они его… того… этого? А?…
Вряд ли, конечно, но ведь по-разному бывает. И олигарх тут
подозрительный до крайности, и охрана его. Мало ли, может, завел он «шановна
чоловика» в комнатенку да и прирезал! Чтоб не мешал, а то, может, Тимофей Ильич
ему раздумал деньги давать, а тот настаивал, раз обещал — давай!
Остановить олигарха, конечно, никто не смог бы, разве только
президент России прилетел бы и велел остаться, но президент не прилетел и не
велел.
Остальные остались и будут здесь ровно столько, сколько
понадобится украинской ФСБ или как она там называлась «на мове», и это ясно как
божий день, и Веснику должно быть ясно! Тем более ему! Про него в издательстве
говорили, что он пришел на свою мирную работу прямо из какого-то секретного
военного ведомства и будто бы находится он в чине полковника.
— Не хочу я здесь сидеть, — тихо, но отчетливо выговорил
предполагаемый бывший сотрудник секретного ведомства и поднялся. — Тимофей
Ильич больше не приедет, и мне здесь нечего делать. Надо как-то выбираться.
После чего он встал и, перешагнув низкий порожек
французского окна, вышел на лужайку. Милиционер — или как они там называются на
мове — проводил его подозрительным взглядом.
— Славочка, — простонала Лида, — проводите меня. Мне надо
прийти в себя, и я не хочу, не хочу встречаться с Андреем! Он не простит, не
простит…
— Я провожу, — вызвался Рессель, и они ушли втроем —
Мирослава и звезда с продюсером.
Веселовский моментально отшвырнул свои газеты, откинулся на
спинку кресла и вкусно, до хруста потянулся.
— Ух, как я их ненавижу! — выговорил он и передернул
плечами. От ненависти, должно быть. — Ух, как ненавижу!
— Кого, Игорь?
— Истеричных старых теток и ихних антрепренеров! — Он так и
сказал «ихних». — Надоели.
Родионов пожал плечами. Вид у него был недовольный, и Маша
по привычке переживала из-за его недовольного вида. Все ей казалось, что это
она виновата в том, что великий сердится.
Великий вдруг подошел и потрогал царапину у нее на шее. Маша
отшатнулась, как пионерка, которую случайно взял за руку председатель комсомольской
организации.
— Помазать надо, — морщась, сказал писатель, — хоть йодом.
Может, у этой Лиды под ногтями трупный яд!
— Это легко, — пробормотал Веселовский, — они все падалью
питаются. Вот черт. Ехал, думал — оторвусь, а тут… Убийство и развод, и вообще
хрен знает что!…
— А… почему вы приехали? — осторожно спросила Маша. — Вы же…
не собирались, правильно?
— Куда не собирался? — спросил Веселовский не слишком
приветливо.
— Ну, в Киев. Мы накануне в издательстве встречались, и вы
ничего нам про Киев не сказали!
Они тогда сидели у Весника, курили и пили зеленый чай.
Веселовский шуршал газетой прямо как сейчас и строил ей глазки. Это было
забавно и приятно — ей давным-давно никто не строил глазок!…
