И… и…
Было что-то еще. Точно. То ли фраза, то ли взгляд, которые
тогда ее насторожили, а она не придала этому значения. Что-то такое, чего не
должно было быть!…
Да. Точно.
Ей некогда было вспоминать, и она решила, что потом
непременно вспомнит, а сейчас Маше казалось очень важным выяснить, почему
Веселовский все-таки приехал на дачу.
— Не знаю, почему я не сказал, — буркнул Веселовский, — хотя
и так все знают, что у нас концерты в Киеве записываются. Отборочные туры на
Евровидение в эфире каждую неделю!… Да у меня и не спрашивал никто! А я сумку с
концертными костюмами в Москве оставил, представляете?! Эти провинциалы хреновы
мне черный костюм приволокли, а я их в принципе не ношу! В прин-ци-пе! Что я
им?! Люди в черном, что ли?!
— Игорь, а кто вас пригласил на дачу?
Вопрос был слишком в лоб, и Маша сама поняла это, как только
договорила. Веселовский вздернул брови и посмотрел на нее с сожалением, как
умный на дурочку.
— А что такое? Это допрос?
— Да ладно вам, — вдруг добродушно сказал Родионов. — Моя
помощница играет в детектив, разве вы не видите? Всю жизнь около детективов, ну
и хочется ей… поиграть. Не обращайте внимания.
«Он прикрывает меня, — поняла Маша. — Он говорит это
специально, чтобы отвлечь и задобрить Веселовского. Я знаю все его интонации, и
— уверена! — он тоже хочет услышать ответ».
Ну и дела.
— Не всю жизнь, — пробормотала она, подыгрывая Родионову. —
А два года только!… Вас… Мирослава Макаровна пригласила, да, Игорь?
— Ну да. Я ее сто лет знаю. Она тут у них… знаменитость.
Тарас Шевченко и Леся Украинка в одном лице, даром что муж паленой водкой
торгует!
— Так уж и паленой? — игриво переспросил Родионов. — Или это
вы шутите?
— Да откуда я знаю, паленой или не паленой! — с досадой
сказал Веселовский. — Так говорят, а там…
Тут вдруг он как-то странно дернул головой и оглянулся —
Мирославин «чоловик» сидел все на том же месте, следовательно, рассуждения о водке
отлично слышал! Странное дело, но вид у него был совершенно равнодушный. Никак
невозможно было понять, что с ним — то ли он так уж пьян, что вообще не
воспринимает окружающую действительность, то ли ему все по фигу!…
Веселовский издали поклонился «чоловику», как будто
извиняясь, и посмотрел на Машу. Глаза у него смеялись.
— Как я попал!… — одними губами сказал он и возвел глаза к
потолку. — Как я погорел!…
Родионову надоели его пируэты вокруг Маши Вепренцевой — или
то, что казалось ему пируэтами, — и он вдруг громко заметил, что день в разгаре
и хорошо бы Маше хоть позвонить Ольге Ивановой, решить, что они будут делать,
если даже под вечер им не удастся выбраться с распроклятой дачи, из
распроклятой Кончи-Заспы!
Веселовский, услышав его начальственный тон, извинился и
тоже ушел, и они остались вдвоем, если не считать «чоловика». Впрочем, считать
его было как-то странно — он то ли дремал, то ли не дремал, но признаков жизни
никаких не подавал.
— Что ты его слушаешь, этого болтуна телевизионного! — с сердцем
произнес Родионов. — У тебя чего, дел нет? Так я тебе мигом организую дел целую
кучу! Визит срывается! Звони Маркову, объясняй, что тут у нас вышло, пусть он
или продлевает пребывание, или придумает что-нибудь!…
— Табаковой надо звонить, — безразлично сказала Маша. Их
визит в данный момент ее совершенно не интересовал. Она поболтала в чашке
остатки кофе и глотнула. — Табаковой, а не Маркову. А вы заметили, Дмитрий
Андреевич, что он врал?
— Кто?!
— Веселовский.
— Да он все время врет, у него профессия такая!
— Да не в том смысле! — возмутилась Маша. — Он врал сейчас.
Когда говорил, что его Мирослава пригласила.
— Почему врал?
— Потому что, когда он приехал и с Весником стоял, помните,
он сказал, что его пригласил Поклонный. Позвонил, мол, Андрюха или Андрейка,
как-то так он его назвал, и сказал: приезжай, повеселимся!…
Родионов пожал плечами.
— Я не помню.
— А по-моему, это важно.
Родионов начал раздражаться:
— Что?! Что важно? Ты чего? На самом деле играешь в
детектив?!
— Дмитрий Андреевич…
Он раздул ноздри — он всегда раздувал ноздри, когда злился.
— Как вы не понимаете, что Головко убили, когда мы все были
здесь! — Маша Вепренцева даже руки на груди сложила, словно умоляя Родионова
выслушать ее, и напрасно это сделала — Родионов терпеть не мог, когда его о
чем-то умоляли. Он ведь был «равнодушный» и любил в себе это равнодушие.
— Мне все равно, когда его убили, — резко сказал он. —
Займись своими делами, я тебя умоляю!…
— Какими? — сердито спросила секретарша. — Какими делами,
Дмитрий Андреевич? Уехать мы не можем. Работать мы тоже не можем. Ребенка
забрали Кольцовы. Почему я не могу пока заняться… расследованием?
— Че-ем?!
— Расследованием, Дмитрий Андреевич! А что такого ужасного я
сказала?!
Аркадий Воздвиженский подхватил Машу под локоток и проворно
поволок ее к французскому окну, за которым скучал милиционер — или как там они
называются на мове — в фуражке с высокой тульей, но перед самым выходом на
лужайку писатель затормозил. Говорить под самыми ушами у милиционера было бы
дико. Тогда он повернулся и потащил ее в другую сторону, но там в кресле в
полной отключке разума сидел китайский болванчик Казимир Цуганг-Степченко.
Ну никак не поговорить!
— Отпустите меня, — велела Маша Родионову.
— Что ты придумала? Какое расследование?
— А что такое?
— Мань, ты мне голову не морочь, — сказал Родионов мрачно. —
Ты что, совсем ничего не соображаешь?! Это тебе не книга писателя
Воздвиженского, и гонорар нам за нее не дадут! Это громкое преступление, ты
понимаешь это или нет? Скорее всего, заказное убийство. Политическое.
Международное. Черт знает какое. Недаром Кольцов отсюда отчалил, как только
понял, что случилось! Никому неохота быть в это замешанным, одной тебе,
выходит, охота!
— Мне охота, — упрямо перебила его Маша.
— Маша!
— Дмитрий Андреевич!
— Марья Петровна, пока ты на меня работаешь, я запрещаю тебе
заниматься всякой ерундой! Особенно ерундой… детективной!
— Как?! — поразилась бедная Марья Петровна. — Какой это…
детективной ерундой?…
