Детективы Аркадию удавались отлично — запутанные,
мрачноватые, похожие на пресловутую «пламенеющую готику», всегда изящно, хоть и
не слишком благополучно, завершавшиеся. Еще он превосходно умел держать себя,
перед камерой никогда не пасовал, журналистов не боялся, запретных тем не
избегал — в общем, находка, а не писатель!…
Но в жизни — никогда никаких детективов, а тут на тебе,
откуда ни возьмись! Да еще с угрозами и прочими непонятностями!…
— Дмитрий Андреевич, я должна ехать, — задыхающимся голосом
прервала Маша его размышления о своей судьбине и о месте детектива в ней. — Мне
нужно… детей спасать.
— Никого спасать тебе не нужно, — возразил писатель
Воздвиженский. — Он велел передать… что?
— Чтобы вы не ездили в Киев.
— Вот именно. А я пока в Киев не поехал еще. А раз не
поехал, твоим детям ничего не угрожает.
Его секретарша поняла все наоборот. Женщина всегда понимает
то, что говорит мужчина, с точностью до наоборот.
Она поняла не то, что сейчас нет никакого повода для паники
и ужаса, а то, что, как только Родионов укатит, ей придется эвакуировать семью
куда-то примерно в район Северного полюса.
И еще она почему-то решила, что он не поедет! Ну раз кто-то
угрожает ее детям и для их безопасности следует оставаться в Москве, значит,
нужно в Москве и остаться!…
— Боже мой, что же делать?…
— Маша!
— Если вы уедете… я же должна с вами ехать, а я не могу…
— Маша!
— Мне придется их увезти, но… куда? Господи, у нас все
родственники в Москве, даже и уехать некуда…
— Дьявол! Маша!!
Рефлекс сработал моментально и стопроцентно, как у собаки
Павлова. Маша схватила со стола папочку, сделала стеклянные глаза и по-сорочьи
склонила голову набок.
— Да, Дмитрий Андреевич?
— Сейчас мы поедем в издательство, и я поговорю с Марковым.
До этого разговора мы все равно ничего предпринять не сможем. Сейчас твоим
детям ничего не угрожает. Поняла?
Секретарша кивнула.
— Повтори.
— Дмитрий Андреевич, шутить такими вещами…
— Да какими вещами!… Что ты, ей-богу, психуешь! Сама
рассказывала, как на прошлой неделе к Донцовой в дом какая-то поклонница
ворвалась и руками там махала и чего-то требовала! Дочку ее чуть не до смерти
перепугала! Или ты думаешь, что сумасшедшие только к Донцовой наведываются, а
наши почитатели все разумные и милые?!
Маша моргнула. Родионов сунул ей свою кружку с остывшим
кофе.
— На, попей, а я пойду соберусь. И поедем. Чем раньше
приедем, тем быстрее с Марковым поговорим. И не смотри ты на меня глазами
скорбящей Богоматери!…
Он пошел было из кухни, но остановился:
— Где сейчас дети?
— Ле… Лера в детском саду, а… Сильвестр… он в школе, но
через полчаса уже…
— Значит, из детского сада непонятно кому ребенка не
отдадут. А Сильвестра мы заберем.
— Как… заберем?
— Из школы заберем, — сказал он с неудовольствием, — ничего,
полдня с нами покатается.
Маша пришла в смятение. Предложение было очень и очень
разумным, конечно, но отдавало таким неслыханным нарушением субординации, что
согласиться на него ей казалось сущим безумием.
— Дмитрий Андреевич, это… невозможно и не нужно. Я маме
позвоню… вернее, уже позвонила, и она…
— И она уже слегла с мокрой тряпкой на голове, — продолжил
за нее знаменитый писатель-детективщик язвительно. — Правильно я понял?
Он понял все правильно, но это не означало, что она имеет
право втягивать его в свои проблемы! Или имеет?… Или это не она его втягивает?…
И это не только ее проблемы?…
— Давай собирайся, — приказал гений, кажется, приходя в
дурное расположение духа из-за собственного необдуманного благородства, —
времени совсем нет!
Он вышел в коридор и проорал уже оттуда:
— Вот когда мне романы писать, чтобы вовремя их сдавать?!
Когда, спрашивается?! Пойдешь сегодня сама к Маркову и будешь ему объяснять,
почему я рукопись опять задерживаю.
Но первый раз в жизни Маше не было дела до его рукописей.
Телефонный звонок будто погрузил ее в зловонное и гадкое
болото. И не просто зловонное и гадкое, но еще и кусачее, пиявочное, и десятки
голодных пиявок с наслаждением впились в нее и теперь сосали из души все теплое
и радостное, оставляя там страх и панику. Мирок Маши Вепренцевой хоть и не
уподоблялся райскому саду, но все же был благополучен и мил и удобно устроен, и
все в этом мирке было на своих местах — Дмитрий Родионов с его насмешливой
уверенностью в жизни, Лера и Сильвестр, лучшие из детей, когда-либо
существовавших на свете, мама, которая никогда не обременяла Машу
нравоучениями, обожала внуков и имела еще одно очень важное качество. Что бы ни
происходило в жизни дочери, она всегда была на ее стороне.
Если дочь принимала решение о том, что должна сменить
работу, или обходиться без мужа, или купить в прихожую коврик, мать всегда
говорила, что она молодец и что отныне — с новым ковриком, на следующей работе
или без мужа — у нее все наконец-то пойдет просто отлично.
Маша Вепренцева обожала свою мать, и ей даже представить
себе было страшно, что будет, если та узнает, что какой-то сумасшедший угрожал
ее внукам!…
— Маш, я готов. Где мой портфель?
Аркадий Воздвиженский был крайне неорганизованным человеком.
Он объявил об этом Маше, как только та появилась в его жизни, очевидно, желая с
ходу запугать ее как следует, но Маша пугаться не стала и очень ловко взяла всю
организацию его жизни на себя.
Впрочем, она подозревала, что он отчасти играет в
неорганизованность, как хороший артист в собственную гениальную простоту или
что-то в этом роде. Полжизни нынешний знаменитый детективщик занимался
бизнесом, в котором трудно и невозможно быть неорганизованным — по миру пойдешь
от неорганизованности-то! Но если ему нравится, Маша согласна, пусть он будет
«неорганизованный», она вполне с этим справится!…
— Где портфель. Маша?
Портфель оказался в холле, на том самом месте, куда Маша
ставила его каждый день, и в нем все тоже оказалось на месте — ручки, папки,
записная книжка.
При виде портфеля настроение у Родионова испортилось
окончательно.
Рукописи-то нет. Портфель есть, а рукописи в нем нет! Марков
сейчас первым делом о ней спросит, и Родионову придется оправдываться, как
школьнику, который позабыл дневник наблюдений по природоведению и теперь
гундосит, что дневник он вел, вел… но забыл… но он же вел, правда, вел…
