Только компьютер с надкушенным яблочком на крышке давал ему
свободу. И весь мир в придачу.
Только там, за серебряной крышкой, он мог быть кем угодно —
преступником, жертвой, титаном, стоиком или Прометеем, бедной Лизой, злобной
мачехой, Ромео или на худой конец Джульеттой, главой преступного клана,
домработницей, садовником, богачом или нищим. Он мог скакать на лошади,
управлять самолетом, тонуть в подводной лодке, и спасать заложников, осторожно
красться по темному переулку, наливать яд в хрустальный бокал, драться на
мечах, разбирать старинные манускрипты, складывать логические головоломки. Да
все, что угодно!…
Ему нравился жанр, самый свободный и залихватский из всех
известных ему жанров!… Он не требовал от Аркадия Воздвиженского никакой
кондовой, а также сермяжной, посконной и домотканой правды жизни — в детективах
ведь можно все.
И он упивался тем, что ему можно! Он наказывал врагов и
защищал друзей, он находил свою большую любовь, разумеется, единственную во
вселенной, и был с ней прочно, железобетонно и навсегда счастлив. Он выдумывал
изящные пассажи и прятал в собственные слова известные всем цитаты. Он спешил,
когда занимался любовью, или, наоборот, смаковал ощущения, он прыгал с
небоскребов и ходил босыми ногами по лугу. И в этом, именно в этом, была самая
главная радость жизни, самое острое чувство свободы, самое драгоценное вино,
которое он то цедил по капле, то опрокидывал в рот и жадно глотал — ведь не
жалко, совсем не жалко, у меня его полно, этого самого вина, и оно не кончится
никогда, потому что я точно знаю, где и как его можно добыть сколько угодно!…
Он был «равнодушный» и знал это за собой, и реальный мир с
его реальными событиями, радостями, огорчениями или угрозами интересовал его
гораздо меньше, чем тот, который начинался, стоило только нажать приятно
щелкающий замочек и откинуть серебряную крышку.
В этот раз все пошло не так.
Родионов — нет, нет, за работой он становился Аркадием
Воздвиженским, и только так! — Воздвиженский открыл компьютер, полюбовался на
весеннее деревце, нашел файл и уставился в него с неким мстительным чувством.
Раз вы не хотите по-человечески, бормотало это самое мстительное
чувство, то и дьявол с вами. Мне ничего не мешает. Мне все даже нравится.
Программа визита срывается — и к черту ее! Сидим в доме, как заложники, — ну и
пусть! Милиционеры дежурят на всех газонах — ну и ладно, очень хорошо! Вам есть
дело до всей этой бессмыслицы, которая происходит здесь со вчерашнего дня — ну
и валяйте, занимайтесь вашей бессмыслицей! А от меня не дождетесь. У меня два
трупа, и я все еще никак не могу понять, как они связаны друг с другом и
связаны ли вообще. И особенно неясно, как там оказалась эта дамочка в норковой
шубе и почему именно от нее решили избавиться? Случайность это или все-таки
умысел?
Воздвиженский подумал несколько секунд и стал быстро, как из
пулемета, печатать, и все пропало, ушло — солнечный свет, птичья возня за
открытым окном, запах близкой воды, цветов и свежескошенной травы. И вся ерунда
с убийством, не детективным, а реальным, и Маша Вепренцева, и Лида Поклонная, и
«чоловик», качающийся в кресле, как китайский болванчик, и Мирослава — все
ушло.
Он печатал так некоторое время, а потом кто-то в голове у
него гнусным голосом его собственной подозреваемой вдруг сказал: «А ведь она
права. Маша-то, секретарша твоя. Дело странное, ох, странное дело!…»
«Да ладно, — сердито ответил он своей подозреваемой. — Мы
сейчас с тобой быстренько разберемся, кто виноват в кончине дамочки в норковой
шубе, и ты мне объяснишь, какого рожна тебе потребовалось ее убивать, и вот
тогда, только если это ты ее убила, мы вместе подумаем, как тебе спрятать концы
в воду!»
«Не— ет, -отозвалась подозреваемая и хищно шмыгнула кривым
носом, — ничего не буду я разбирать! Во-первых, эту дамочку в норковой шубе я
знать не знаю и видеть не видела. А во-вторых, твоя Маша дело говорит. Тебе
перед отъездом звонили? Звонили! Ты Маркова подключал? Подключал! Маша на
следующий день была сама не своя? Была! Даже ребенка с собой потащила, чего
никогда в жизни раньше не делала!»
«Ну и что? — спросил Воздвиженский, и сморщился, и уже занес
руку, чтобы стереть весь абзац, где его подозреваемая все шмыгала своим носом и
сморкалась в углу, похожая на нищенку двадцатых годов в своем грязном свитере и
матросском бушлате. — Вот я тебя сейчас!…»
«Да сколько угодно, — ехидно отвечала нахальная старуха. —
Да хоть все сотри, мне не жалко. Говорю тебе, что я никого не убивала и знать
ничего не знаю и ведать ничего не ведаю! А если Машка-то верно говорит, тебе
самому разбираться надо! Кто тебе звонил, кто угрожал? Если бы этого хохла не
зарезали, так и наплевать, кто звонил и угрожал, а так-то и не наплевать вовсе!
А ну как тебя следующего зарежут? Взаправду зарежут, а не так, как ты
придумываешь! И не сотрешь тогда ничего, потому что взаправду зарежут-то! Ты
подумай, подумай хорошенько, ты писатель все ж таки!»
Воздвиженский сжал в кулак распластанные над клавиатурой пальцы.
Строчки на экране уже не казались ни притягательными, ни
волшебными, текст как текст. И подозреваемая спряталась за строчками, перестала
шмыгать носом и ехидно помаргивать подслеповатыми глазками.
Родионов остался один.
Ему не хотелось ни о чем думать и еще больше не хотелось
влезать в какое бы то ни было расследование. Что еще за расследование такое!
Самое время сейчас вернуться в Киев, в гостиницу
«Премьер-Палас» на бульваре Шевченко, где так буржуазно и солидно сияют лампочки,
журчит фонтанчик и любезный до сладкого обморока портье всегда готов к услугам.
Выпить кофе в лобби-баре, покурить в прохладе и мраморно-деревянном просторе,
проводить глазами двух барышень, блондинку и брюнетку, с волосами до упругих
ягодиц, обтянутых розовыми брючками, с силиконовыми укреплениями спереди и
фарфоровыми улыбками на одинаковых лицах, а потом пойти в свой номер люкс,
вывесить табличку «Don't disturb» и — работать.
Нет в жизни ничего интереснее работы. Нет и не может быть.
Текст на мониторе мигнул и погас — электронное родионовское
чудо будто зевнуло и приготовилось спать. Родионов покосился на монитор, встал
и прошелся по комнате.
Какая уж тут работа!…
Как могут быть связаны звонок с угрозами, который он получил
в Москве, и убийство украинского политического деятеля? На первый взгляд никак,
он даже не был знаком с Головко, и вообще Родионов политикой не очень
интересовался.
Зачем в Киев полетел Илья Весник, хотя никогда с авторами в
командировки не летал? Он говорил, что хочет познакомиться с Кольцовым, но
предлог был странный, надуманный. Понятно ведь, что Весник и Кольцов величины
несравнимые, Весник хоть и менеджер экстра-класса, но Тимофей Ильич такими
менеджерами завтракает и знакомиться с ним он стал бы, только если б Весник был
вице-премьером, а он вице-премьером не был!
