Тут Родионов совершенно неожиданно для себя подумал, что у
нее как пить дать должен был быть какой-то там муж, ведь у нее дети. И, по
идее, должен быть довольно долго, потому что Сильвестру Иевлеву двенадцать, а
Лере пять или шесть, значит, Маша была замужем долго, несколько лет.
Почему-то эта мысль ошеломила его, как если бы он узнал, что
до того, как поступить на место его секретарши, она работала папой римским.
— А как с тобой разговаривал твой муж?
— Кто? — удивилась Маша и перестала одергивать пиджак. — Кто
со мной разговаривал?
— Твой муж, кто, кто!… Ты сказала, что если бы он с тобой
разговаривал, как Поклонный, ты бы его взашей вытолкала!
— Ну да.
— А как муж с тобой разговаривал? Не так?
Она посмотрела на него.
Ей не хотелось рассказывать.
Все это было ее личным делом, огороженной территорией, над
которой висела табличка «Посторонним В.», и никто не заходил туда уже давно.
Собственно, никогда не заходил.
Конечно, она влюблена в своего шефа, но вдруг оказалось, что
влюблена как-то немножко кособоко, неправильно, потому что ей решительно не
хотелось пускать его в свою «личную жизнь», туда, где «Посторонним В.», потому
что она понятия не имела, как он поведет себя там!
— Ну, — поторопил Родионов, не любивший затяжных пауз. — Что
происходит? Почему ты молчишь?
Она знала за ним такое. Задав вопрос, каким бы этот вопрос
ни был, он безмятежно ожидал ответа и продолжал приставать, даже если она явно
не хотела отвечать или не знала, что ответить. Никаких тонкостей он знать не
желал. Он задавал вопрос и не мытьем так катаньем добивался ответа.
— Я… не молчу, Дмитрий Андреевич. Я думаю.
— О муже? — Родионов не замечал никакого ее смятения. Или
делал вид, что не замечает.
Маша Вепренцева помолчала, а потом печально посмотрела на
него. Достала из кармана мобильник — все-таки он был в кармане! — протерла
панель и аккуратно уложила обратно в карман.
— Не было у меня никакого мужа, Дмитрий Андреевич.
— Как?! — совершенно искренне поразился великий
писатель-детективщик. — А кто же у тебя… был?
Маша усмехнулась странной усмешкой.
— А дети? — продолжал недоумевать детективщик. — Дети
откуда?! Ах да!… Прошу прощения. Можно же и того… без мужа…
Он продолжал бормотать так некоторое время, и Маша наконец
развеселилась — видимо, писатель и знаток человеческих душ никак не мог
допустить, что дети могут появиться каким-то окольным путем, а не только в
законном браке!
Она вздохнула, выдохнула и решилась, хотя несколько раз
повторила себе с привычным чувством некой оскорбленной гордости, что ему нет и
не может быть дела до ее семейных проблем.
В конце концов, она ни в чем не виновата! И не за что ей
перед ним оправдываться, да и место для разговора выбрано не самое подходящее!…
— Дмитрий Андреевич, Сильвестр и Лера — дети моей сестры.
Кажется, он ничего не понял.
— Что это ты придумала?!
— Я не придумала, Дмитрий Андреевич.
— Как?!
Тут она разозлилась.
— Да так! Ничего особенного в этом нет! И не делайте таких
страшных глаз, пожалуйста. Сплошь и рядом люди бросают своих детей! Вы что? Не
знаете?
— Нет, я знаю, — сказал он растерянно. — Знаю, конечно. Но
как-то я никогда не думал, что…
— А зачем вам об этом думать?! — спросила она запальчиво. —
Это совершенно не ваше дело.
— Да как не мое-то?! Как раз мое!
Кажется, Маша едва удержалась от того, чтобы спросить, когда
это стало его делом, и он почувствовал, что она удержалась.
— Маш, может, ты мне что-нибудь объяснишь?
Она опять достала телефон и опять протерла панель.
— Да что рассказывать, Дмитрий Андреевич? Нечего
рассказывать. Моя сестра родила Сильвестра, когда ей было шестнадцать лет.
Только-только исполнилось. И она оставила его в роддоме, не захотела брать. Ну,
а мы с мамой взяли. Папа к тому времени уже умер, а у мамы на работе было
сокращение, и денег им совсем не платили, а с сестрой и того хуже. Она нигде не
работала и учиться не желала. Ей все… развлечений хотелось, а денег на них не
было. Да и еды в магазинах не было. Помните начало девяностых?
Дмитрий Родионов промычал что-то невразумительное, что
должно было означать, что он помнит.
В начале девяностых у него только-только начинался бизнес,
очень успешно начинался, между прочим. Он торговал компьютерами, деньги получал
черным налом и купил себе лимузин, кажется краденый. Он ужинал исключительно в
дорогих ресторанах, которых тогда в Москве было раз-два и обчелся, и покупал
барахло только в «Ирландском доме», который впоследствии благополучно
разорился. Деньги он перестал считать после того, как понял, что они вообще не
кончаются, и еще из того времени ему запомнилось, что тогдашняя его жена на
левой руке носила золотые часы «Картье» — его подарок, а на правой несколько
гремящих пластмассовых браслетов. Тогда пластмассовые браслеты в Москве были в
моде.
— Ну вот. А мне было семнадцать, только-только стукнуло, у
нас всего год разницы. И мы с мамой решили Сильвестра забрать. И забрали.
Сильвестром мы его назвали, а Элла зачем-то записала его на фамилию того типа,
от которого она родила, ну, а раз Иевлев, мы решили, что пусть уж будет
Сильвестр, как в «России молодой». А Элла на Север уехала, на заработки вроде
бы, и мы о ней года… три, наверное, вообще ничего не знали.
— И… что?
— Ничего. — Она пожала плечами. — Я работала, а мама растила
Сильвестра. Я хорошо зарабатывала, правда, вкалывать приходилось много. Мы в
Троицком жили, в электричках холодно, окна выбиты, и ходили они кое-как, без
расписания. Я однажды даже в обезьяннике ночевала, представляете?
— Почему?
— Да нипочему. На электричку опоздала, вокзал на ночь
закрывали, ну, я и пошла в дежурную часть, попросилась посидеть. Они пустили.
Даже чаю мне дали. Хорошие ребята попались.
— Хорошие, — согласился Родионов. — Очень хорошие ребята.
— Сильвестру мы ничего не говорили, потому что не знали, что
с Эллой, где она, появится ли… Она появилась, но уже с Лерой. Оставила ее нам и
уехала.
— Как?! — поразился Родионов. — Опять?!
— Опять, — согласилась Маша. — И слава богу, что оставила, —
добавила она торопливо, — не приведи господи, если бы в детдом отдала.
