— Я никогда… никогда не стала бы гостить у… торговки водкой!
— сказала Лида Поклонная и сморщилась, словно понюхала нечто отвратительное. —
Ты меня обманула, да?
— Она обманула нас обоих! — вступил Андрей Поклонный и
повернулся к жене. — Репутация для меня все, а ты даже не проверила ничего!
Надо же быть такой дурой! Идиотка! Я знал, что ты идиотка, узнал в тот самый
день, когда на тебе женился, но не до такой же степени!
— Ты болван! Ты такой болван, что даже не смог отличить
торговку водкой от поэтессы!
— А придурок, который подавал нам эту гадость и утверждал,
что это кофе?! Что он там набрехал про меня в своей газетенке?!
— Да про тебя и набрехать ничего нельзя, ты, скользкий,
отвратительный червяк! Ты даже развестись как следует не умеешь!
Продюсер беззвучно открывал и закрывал рот, как выброшенная
на берег рыба. Скандал, неприличный, как нарыв на носу, раздувался с каждой
минутой, грозил вот-вот прорваться, а он ничего не мог поделать! Ну совсем
ничего!…
— Я сейчас же уезжаю, — визжала Лида. — Сию же минуту! Я не
останусь здесь! Я должна… должна… посоветоваться со своим адвокатом!
— Какой тебе еще адвокат, дура?! Ты с еврейчиком своим
советуйся! Ты думаешь, я не знаю, что ты с ним спишь?! Спишь с ним, а денег
хочешь с меня срубить?! Ничего у тебя не выйдет, Лидочка! Ни гроша я тебе не
дам, потому что это мои гонорары, которые я заработал потом и кровью!
— Не потом и кровью, а гримасами перед камерой!
— Нет, потом и кровью, а вот ты!… Ты не актриса, а
проститутка! Ни одного режиссера не пропустила, всем дала, все-ем! Говорили
мне, что ты б…, все говорили, а я не верил, не верил!…
Тут Матвей Рессель обрел дар речи.
— Андрей, — сказал он тихо, — спокойней. Вы уверены, что у…
некоторых из нас, так сказать, нет с собой диктофона и ваша пламенная речь не
появится в завтрашних газетах?
Как по команде, Андрей и Лида, любящие супруги, нашли
глазами Нестора, который со страху спрятался за кофейный сервиз. Очевидно, в
четырех глазах обоих супругов было такое отчаянное обещание казни, что поднос
заходил у него в руках, чашки тоненько зазвенели.
— Мам, — в полной тишине сказал Сильвестр, — по-моему, они
сейчас его побьют!
Это своевременное заявление было встречено молчанием. Потом
Рессель вскочил и встал перед парочкой, будто всерьез опасаясь, что Лида или
Андрей могут кинуться на Нестора.
— Я хочу знать вот еще что, — продолжала Маша Вепренцева, и
Весник толкнул увесистым локтем Родионова в бок и бровями подвигал, словно
заставляя его разделить его изумление перед Машиными детективными
способностями, — чем именно вас пугал вчера в кустах Стас Головко? А, Лида?
— Я?! — поразился бедный Стас. — Я пугал?! Та я ее знать не
знаю!
— Лида! Чем?
Поклонная вынырнула из-за Матвея Ресселя и подлетела к
Нестору. Машу она не слушала или делала вид, что не слушает:
— А тебя, гнида журналистская, я вообще отсюда не выпущу! —
Она размахнулась и врезала Нестору по зубам крепким кулачком. Нестор
пошатнулся, чашки поехали с подноса и посыпались на ковер. Он отступил на шаг,
уронил сильно грохнувший поднос и утер с подбородка тоненькую красную струйку.
Мирослава Цуганг-Степченко процедила сквозь зубы:
— Ах ты, шалава! — и двинулась на Лиду, уперев руки в боки,
и почему-то сразу всем стало ясно, что победителем из схватки выйдет именно
она. Она защитит племянника, честь семьи и свои интересы — или что там она
должна защищать?!
— Матвей! — пискнула Лида, моментально осознав серьезность
опасности. — Матвей, она… она ко мне пристает!…
— Так тебе и надо, сука! — сказал ее муж и откинулся на
спинку кресла, приготовившись наблюдать бой. — Пусть она тебе покажет! Покажите
ей, Мирослава Макаровна!
— Никто никому ничего не будет показывать! — громко сказала
Маша. — Лида, хватит истерик! Или вы на самом деле ненормальная?!
— Конечно, ненормальная, — хладнокровно сказала Мирослава. —
Нестор, подними чашки, не ровен час, еще наступит кто-нибудь из… этих. Из
гостей, я имею в виду!
— А ты вообще обманщица! — крикнула Лида и всхлипнула. — Ты
меня надула! Ты… нечестная! Водкой торгуешь, а я думала, что ты стихи пишешь!
Маша Вепренцева, наблюдавшая эту сцену, никак не могла
понять, где игра, а где реальность, и есть ли между ними грань. То ли Лида
Поклонная на самом деле убогая дурочка, то ли она гениальная актриса, игравшая
агрессивную и недалекую стерву — в своих целях игравшая! — то ли так уж ее
перепахали события последних дней, что она совершенно потеряла разум!
— Да тебе-то что? — равнодушно поинтересовалась Мирослава. —
Водкой я торгую или стихи пишу? Я ничего противозаконного не делаю, у меня
легальный бизнес. А из-за тебя и таких, как ты, я всю жизнь как в подполье
живу! Потому что вы, чистоплюи столичные, в мою сторону бы даже не посмотрели,
если бы знали, чем я занимаюсь! А мне связи нужны. Знакомства хорошие. Люди
деловые.
— Та какие они деловые! — с презрением сказал Нестор,
ползавший по полу и составлявший чашки обратно на поднос. — Так, обмылки
какие-то! Зря вы так расстраиваетеся, тетя! На что они вам сдалися?
— А стихи-то кто пишет? — спросил Весник, сделал над собой
усилие и не захохотал. — Ведь они есть, стихи-то! Я даже сборничек видел,
своими глазами. Литературные рабы, так сказать?
Мирослава Цутанг-Степченко вздохнула:
— Шо вы ерунду городите, ей-богу! Он и пишет, — кивок в
сторону кресла, в котором дремал «чоловик». — Казимеж. Он ще в университете
талант большой показывал, так я ему и того… создала… все условия. Деньги есть,
забот нет, вот и пишет та пишет!
— Все наоборот, значит, — заключил Весник. — Стихи — он, а
водкой — она.
— Ну и шо?! Шо такого?! А кому не нравится, может отсюда
выметаться, не бойтесь, не пожалеем!
— Лида, — настойчиво повторила Маша, — что вам говорил Стас
в кустах? Что-то про сроки и про то, что он больше ждать не может!
— Это не Стас говорил, а я, — обреченно сказал Рессель. —
Это я разговаривал с Лидочкой. С чего вы взяли-то, что там был Стас?! Мы
разговаривали о ее разводе. Видите ли, Андрей и слышать про развод не хочет, а
я больше не мог ждать, потому что я… люблю ее!
— Ты?! — переспросил Андрей и покатился со смеху. — Любишь?!
Да ты деньги на ней будешь делать! Чем ты ее заставишь заниматься? Петь на
эстраде, без лифчика и в ботфортах?! Или в порнушке сниматься? Она же больше не
годится ни на что! Потому что она дура, идиотка, дубина! — И он постучал себя
по лбу ладонью. Вышло очень звонко. — А я разводиться не стану, сказано же! Не
стану! Зачем разводиться, когда мне придется деньги делить, совместно нажитые!
Нет уж! Дома, выходит, тоже придется делить?!
