Думала до вечера.
А вечером Холт прищурился на меня сам, забавно пошевелил кончиком длинного носа и изрёк:
— Ньера, кончайте ёрзать и изложите вашу проблему.
Ладно. Вряд ли меня сразу выгонят за любопытство?
— На «Удачливую чайку» не могло влезть двести бочек масла и столько же тюков кашемира. Обычно она возила грузы, в полтора раза меньшие по объёму.
Взгляд серых глаз стал острым:
— Ну-ка, покажите!
Принесла бумагу и по памяти перечислила содержание прошлых деклараций. И, видя его интерес, сказала, что думала:
— Если я не ошиблась, то тут что-то незаконное. Не контрабанда — какой смысл платить пошлину с товара, который можно ввезти просто так? Я думаю, сам груз получен нечестным путём, но можно его обелить, если декларировать как легально привезённый откуда-то издалека и уплатить пошлину.
— Да, с контрабандой у нас строго. А вот пиратство никто не отменял, — кивнул Холт. И в первый раз за всё время мне улыбнулся: — Хвалю, ньера. Продолжайте в том же духе. Внимательность будет поощряться.
Обдумав за ночь порядок действий, утром я засела за составление сводной таблицы для каждого судна, с которым сталкивалась. Объём, грузоподъёмность — кажется, это называется тоннажем, — среднее время рейса. Последнее я решила вписать, потому что если вдруг окажется, что кто-то шибко резвый сплавал к островам Южной Физанты за пряностями трижды за тот же срок, за который другие еле успевают обернуться один раз, — это уже повод считать, что дело нечисто.
Задумалась — как поступить с датами рейсов? Писать все подряд в порядке поступления документов — значит превратить данные в нечитаемую кашу. Почесала нос, немного поразмышляла. И решила сделать слева колонку по годам — на каждый пять-шесть строк хватит — корабли же плавают, а не летают!
После завтрака показала разлинованный гроссбух Холту. Тот молча кивнул, кинул: «Ждите!» — и через пять минут приволок мне здоровенную коробку, полную грузовых деклараций.
М-да, это займёт меня надолго…
Холт, взглянув на моё лицо, скептически фыркнул и вышел из комнаты.
Позаимствовав у тётушки Бет большую корзину — для обработанных документов, — принялась за дело. Часа через три решила, что хватит, нужен перерыв: поясницу ломит нестерпимо, а ног не чувствую — затекли. Отложила тетрадь, заглянула в корзину — посмотрела на скудные плоды трудов праведных, вздохнула. Запрокинув голову, потянулась — чем бы полезным заняться для разминки? Взгляд уткнулся в пыльную люстру с мутными подвесками, тускло отсвечивающую надо мной на высоте семи локтей…
[3]
Идиотка! Не только ноги, но и мозги отсидела! Вот каким местом надо было думать, чтобы приволочь высокую стремянку, таз с тряпкой и полезть наводить чистоту под потолок? Остатков соображения хватило на то, чтобы убрать бумаги куда подальше — переложить в стоящее в углу кресло. И ведь уже на первой ступени лестницы пошатнулась — голова закружилась. И ребёнок толкнулся, как предупреждал. Но я — нет предела ослиному упрямству и бабской дурости! — только выругалась, что живот и длинный подол мешают видеть, куда ногу ставишь, и полезла наверх. Как же — семь ступенек — это сущая ерунда! Раньше я и не на такую высоту забиралась! Зато как люстра засияет!
А дальше случилось то, что обычно случается с планами безмозглых кретинок — всё пошло наперекосяк. При первом же прикосновении тряпки к люстре мне на голову посыпалась пыль и комья паутины, да так, что я отчаянно зачихала. Попытка протереть что-то одной рукой немедленно вызвала качание всей конструкции. А вторая у меня — вот незадача! — была занята тазом, который я держала, уперев в бедро.
И что дальше? Люстра звенит, меня шатает, таз кренится… и тут от двери послышался голос Холта:
— Что здесь происходит?
Попытка обернуться стала роковой — я потеряла равновесие. Первым улетел вниз и грохнулся об пол таз. Потом повело стремянку с махающей на ней, как курица на взлёте, верхними конечностями мной. Повело, перекосило, накренило… и мы полетели… Я даже заорать с перепуга не успела — просто онемела от ужаса, от мысли, что упав, потеряю дочку, ведь двадцать шесть недель — это слишком рано! Попыталась сгруппироваться, чтобы приземлиться на бок, как-то прикрыть живот… и тут меня поймали. На руки. Мягко.
А вот голос мягким не был:
— Ньера, вы идиотка!
Он ещё как-то умудрился спружинить коленями и устоять на ногах. Но смотрел злобно, как храмовник на упыря. Ну ещё бы! Руками я до боли вцепилась ему в плечи, а тряпка… ой, моя грязная мокрая тряпка повисла на Холтовой вороной макушке. Я зачарованно смотрела, как на свисающем на лоб уголке набухает грязно серая капля… Сейчас шлёпнется на нос…
Дёрнулась, упираясь руками ему в грудь, пытаясь освободиться.
— Дважды идиотка. Не двигайтесь. Сейчас отнесу вас в комнату и пошлю за врачом — пусть вас осмотрят. И лучше ничего не говорите! Ни одного слова! Вообще не открывайте рот! — мотнул головой, сбрасывая тряпку.
Я испуганно кивнула. Врач — это хорошо. Лишь бы обошлось, лишь бы обошлось… Если что-то совсем не так, помогу себе волшебством. Пусть дочка будет не такая сильная в магии, но живая… Но какая, какая, какая же я дура!!! По щекам бежали слёзы испуга, облегчения, злости на свою беспросветную глупость… Что же я натворила?
Как только Холт вышел из комнаты, положила ладони на живот, настороженно ощупывая. Малышка лягнулась. Живая! И — спасибо Холту! — вроде бы при приземлении обошлось без рывка. Архивариус сумел меня поймать и, согнув ноги, погасить импульс. Но всё равно было жутко. А вдруг отошла плацента? А если от сотрясения начнутся преждевременные роды?
Я лежала, прижав к животу подушку, и тихонько плакала.
Врач — пожилой мужчина с чёрным кожаным саквояжем — пришёл очень быстро. Холт за его спиной сощурился на меня и поднёс палец к губам — молчи! И заговорил сам:
— Ньер Ильери, это — племянница моей кормилицы Бетани, Беата. Как видите, она в тягости. Но, желая помочь тётушке, полезла под потолок мыть люстру. Нет, не глядите на меня так — я ничего такого не приказывал и не просил. Чем думала она — не знаю. Но чуть не упала. Посмотрите, что с ней. Я подожду за дверью.
Докторов я не любила. И не особо им доверяла. А этому ещё и нельзя было задавать вопросов, ведь начни я пытать про плаценту да про предлежание — медицину в магической семинарии изучали весьма подробно, — моя легенда безмозглой племянницы кормилицы разлетится вдребезги.
— Нужно понаблюдать. Зайду завтра, посмотрю. Пока строго постельный режим.
Врач поднялся с края кровати, отряхивая, будто намочил в воде, кисти рук.
Вот умеют доктора тремя нейтральными словами напугать до синюшных колик! Вроде ничего и не сказал… а хоть на кладбище собирайся!
