Я не пел. У меня никогда не было слуха. Вообще-то, с группой Джоанны я мог и попробовать . Но было бы странно петь соло в толпе.
* * *
Я совершенно вымотался к тому моменту, когда отпирал дверь своего нью-йоркского полуподвала. В ту же секунду зазвонил телефон. Я сделал финальный рывок и схватил трубку.
В голове не оставалось ни единой мысли .
— Привет, — запищал я фальцетом, — это Эбби Гоффман, поздравляет вас и желает вам весёлого нового года!
Очень смешно, по-моему.
Но Марси не смеялась.
Потому что это была не Марси.
— Гм... Оливер?
Моя маленькая шуточка кажется оказалось не ко времени.
— Добрый вечер, отец. Я... м-м... думал, что это кто-то другой.
— Гм... да.
Пауза.
— Как дела, сын?
— Отлично. Как мама?
— Хорошо. Она тоже здесь. Гм... Оливер, насчёт следующей субботы.
— Да, сэр?
— Мы встречаемся в Нью-Хэйвен?
Я начисто забыл, что эту встречу мы назначили ещё в июне.
— М-м... Конечно. Разумеется.
— Отлично. Ты на машине?
— Да.
— Значит, встречаемся прямо у ворот стадиона? Скажем, в полдень?
— О'кэй.
— А потом ужин, надеюсь.
Давай, скажи да. Он хочет видеть тебя. Это чувствуется в его голосе.
— Да, сэр.
— Отлично. Гм... Мать хочет поговорить с тобой.
Вот так неделя бурных демонстраций закончилась для меня сдержанным разговором с родителями.
Марси позвонила в полночь.
— По новостям сказали, что пока вы совершали свой марш, Никсон смотрел футбол, — сообщила она.
В настоящий момент это не имело никакого значения.
— Без тебя дома чертовски пусто, — отозвался я.
— Ещё неделя и всё.
— Эта дерьмовая разлука должна наконец закончиться.
— Она и закончится, друг мой. Через семь дней.
27
В моей семье любовь заменяют традиции. Мы не показываем друг другу своей привязанности. Вместо этого мы посещаем обряды рода, тем самым демонстрируя нашу... лояльность ему. Праздников этих в году четыре: естественно Рождество, Пасха и День Благодарения. И ещё священный ритуал осени, Святой Уикэнд. День морального Армагеддона, когда вступают в бой Добро и Зло, когда Свет противостоит Тьме. Другими словами, Игра. Добрый Гарвард против Йеля.
Это время, чтобы смеяться и время, чтобы плакать. Но большей частью это время орать, визжать, вести себя, как недоразвитые тинейджеры и разумеется пить.
В нашей семье всё это, впрочем, проходит немного спокойнее. В то время, как большинство выпускников устраивают локальные разборки, предварительно заправившись Кровавой Мэри прямо на стоянках, Бэрреттов интересуют только результаты Гарварда.
Когда я был маленьким, отец брал меня на каждую игру на Солджерс Филд. Его объяснения были предельно подробными. В десять лет я разбирался в самых экзотичных сигналах рефери. Кроме того, я научился болеть. Отец никогда не вопил. Когда у Малиновых всё шло о'кэй, он издавал (почти что про себя) восклицания вроде «Молодец», «А, отлично». Ну а если наши гладиаторы были не в ударе, вроде того случая, когда мы продули со счётом 55:0, он мог произнести только: «Жаль».
Он был атлетом, мой отец. Выступал за Гарвард (гребля на академической одиночке). Он надевал галстук с чёрными и малиновыми полосами, которые означали, что он заслужил своё "H". Дающее ему право бронировать лучшие места на футбольных матчах. По правую руку президента.
Время не смягчило и не изменило ритуала схваток Гарвард-Йель. Всё, что изменилось — мой собственный статус. Пройдя обряды посвящения, теперь я сам обладал заветным "H" (хоккей). А следовательно, правом на собственное место в престижный пятидесятиярдовый ряд. Теоретически, я мог бы привести сюда своего сына и учить его, например, как обозначается пенальти.
Тем не менее, за вычетом тех лет, что я учился в колледже, а потом был женат, я посещал игры Гарвард-Йель вместе с отцом. Мать отказалась ходить на них много лет назад, и это был единственный в её жизни случай неповиновения: «Я не понимаю игры, — сказала она отцу, — и у меня мёрзнут ноги».
Когда игра проводилась в Кембридже, мы ужинали в почтенном бостонском заведении «Лок-Оберс». Когда полем битвы становился Нью-Хэйвен, отец предпочитал ресторан Кейси — патины меньше, еда лучше. В этом году мы сидели именно там, после того как альма матер проиграла со счётом 7:0. Игра вышла сонная, так что обсуждать особенно было и нечего. Что в свою очередь означало возможность всплытия тем, со спортом не связанных. Я намеревался не говорить о Марси.
— Жаль, — сказал отец.
— Это только футбол, — ответил я, похоже чисто рефлекторно уйдя в в оппозицию.
— От Масси я ожидал более агрессивной игры.
— Гарвард хорош в защите, — предположил я.
— Да. Возможно, ты прав.
Мы заказали омара. Что заняло время, особено с учётом всех этих толп. Вокруг бродили пьянные йельцы. Бульдоги гавкали песни победы. Гимны героизму футболистов. В любом случае, мы заняли столик в относительно тихом месте, где могли слышать друг друга. Если нам на самом деле было, о чём говорить.
— Как дела? — спросил отец.
— Почти так же, — ответил я. (Каюсь, я никогда не старался облегчать наши разговоры).
— Ты...тебе не лучше? — пытается проявлять интерес. Допустим.
— Немного.
— Это хорошо.
Сегодня я заметил, что отец выглядел более озабоченным, чем в прошлом году. И более озабоченным, чем когда мы ужинали в Нью-Йорке прошлым летом.
— Оливер, — начал он тоном, обычно предвещающим неприятности, — Могу я быть откровенным?
Он это серьёзно?
— Разумеется, — ответил я.
— Я хотел бы поговорить с тобой о будущем.
— О моём будущем, сэр? — спросил я, уже разворачивая защитные установки.
— Не совсем. О будущем Семьи.
Мне пришло в голову, что он или мать могли заболеть, или что-то в этом роде. С них вполне сталось бы сообщить об этом с таким вот флегматичным видом. Или просто написать. (Особенно мать).
— Мне шестьдесят пять, — объявил он.
— Будет в марте, — поправил я. Моя точность должна была доказать, что я в курсе и всё такое.
— Хорошо, тем не менее я должен думать так, будто мне уже шестьдесят пять.
Неужели отец интересуется размером социального пособия?
