— А, до-диез минор, — с видом знатока вздохнул Палмер. — А играет, наверное, Рубинштейн.
— Нет, — возразил худой юноша в очках и белом халате — Играет Аппельбаум.
Лора заметила группу знакомых по колледжу и поспешила к ним. Палмер устремился за ней.
Барни, в некоторой растерянности, тоже занял очередь к столу регистрации. Он вздохнул с облегчением, убедившись, что его здесь все-таки ждали и даже выделили жилье.
Впрочем, «жилье» — это слишком громко сказано. Его комната представляла собой обшарпанный чулан. «У смертников в тюрьме и то камеры повеселее», — мысленно проворчал он. И койки помягче. Но чего еще ждать за триста баксов в год?
В комнате было душно, и Барни оставил дверь нараспашку, пока распаковывал вещи. Он как раз складывал стопкой свою спортивную одежду, когда в дверях появилось улыбающееся лицо с большими карими глазами навыкате.
— Ты первокурсник? — спросил неизвестный, вваливаясь в комнату.
Барни кивнул и протянул руку:
— Барни Ливингстон, Колумбия.
— Мори Истман, Оберлин. Я писатель.
Он глубокомысленно пыхнул трубкой, которую держал в левой руке.
— А что тогда ты делаешь в Вандербилт-холле? — удивился Барни.
— A-а, я и врачом собираюсь стать — ну, таким, как Ките, Рабле, Чехов, Артур Конан Дойл.
— Мне казалось, у Китса не было диплома, — заметил Барни.
— Зато он работал ассистентом хирурга в клинике «Сент-Томас». — Глаза у Мори заблестели. — Ты тоже хочешь писать?
— Разве что выписывать рецепты, — ответил Барни. — А ты уже публиковался?
— А, — отмахнулся Мори, — несколько рассказов в журнальчиках. Могу сунуть тебе под дверь, почитаешь. Но это все только подготовка к моему первому произведению крупной формы. Несколько издательств в Нью-Йорке уже проявляют интерес. Если ты окажешься колоритным персонажем, я выведу и твой образ.
— И что это будет за «произведение крупной формы»?
— Дневник гарвардского студента-медика. Ну, знаешь… Боль, страх — в общем, ощущения человека, ходящего по лезвию ножа. Миллионы читателей зачарованы мистическим характером медицины…
— Хочешь, я тебе кое-что интересное скажу, Мори? Английское слово «очарование»
[18]
того же корня, что и латинское слово, означающее «член».
— Да ладно!
— Нет, в самом деле — у меня отец латынь преподавал. Оно происходит от fascinum — существительного среднего рода, обозначающего амулет в виде мужского полового органа. Тебе бы надо это как-то обыграть…
— Должен тебе сказать, Барни, ты воплощение любезности на этой свалке ученых снобов.
— Благодарю. Гм… встретимся на факультетском коктейле?
— Непременно. Мне не терпится увидеть, что у нас за девчонки. Похоже, приемная комиссия белены объелась. Обычно они набирают одних крокодилов. Но в последнем наборе есть одна потрясающая девица. Я завожусь при одной только мысли о ней!
«Черт, — подумал Барни, — опять начинается».
— Да. И ее, кажется, зовут Лора Кастельяно.
— Кого? — спросил Мори.
«То есть как?» — подумал Барни.
— Я говорю о Грете Андерсен. Несколько лет назад она была Мисс Орегон. И должен тебе сказать, фигура у нее — закачаешься!
— Спасибо, что предупредил. Пойду приму душ и побреюсь. Чтобы окрутить эту твою Грету.
— Буду следить за каждым твоим шагом.
— Следи, следи, Мори. И тогда ты уверуешь в мою теорию о том, что «Камасутру» на самом деле сочинили в Бруклине.
Когда писатель наконец удалился, Барни твердо решил впредь держать свою дверь закрытой.
Через десять лет после революционного решения о приеме девушек в школу медицины Гарвардский университет сделал еще один смелый шаг, пожертвовав небольшой частью прежнего монастыря для размещения немногочисленных студенток. Женская часть Вандербилт-холла, официально называвшаяся Деканским флигелем, получила у мужской части населения название «Эрогенной зоны».
Именно здесь Лоре Кастельяно предстояло провести первый год обучения в медицинском.
Она смывала с лица дорожную пыль, когда в длинном зеркале дамского туалета показалось сияющее лицо.
— На коктейль идешь? — спросил бархатный голосок.
Лора кивнула:
— Ненадолго — у меня сегодня свидание. Кроме того, на меня почему-то плохо действует херес.
— Зря они льют его в коктейли, — ответила незнакомка, — Пагубно влияет на обмен веществ. Жутко токсичная дрянь! С чисто научной точки зрения им бы лучше наливать нам водку или виски.
— Дождешься! В подобных местах экономия главнее химии.
Девушка улыбнулась, обнажив ряд сверкающих зубов.
— Я — Грета Андерсен, — сказала она. — И у меня самый большой мандраж на всем курсе.
— Ошибаешься. Самый большой мандраж у меня. Меня зовут Лора Кастельяно.
— Как ты можешь чего-то бояться? — удивилась Грета. — Самый классный парень из всего курса уже и так при тебе!
— Благодарю. Согласна, Палмер — потрясающий парень. Но он не студент.
— А что же он тогда стоял в очереди в общагу?
— A-а, ты, должно быть, про Барни. Высокий, с темными вьющимися волосами?
Грета кивнула:
— И очень классный! Я торчу от его кошачьей походки — он двигается так мягко, как боксер или еще кто-нибудь в этом духе. Так ты говоришь, он не твой?
— Он не мой хахаль. Мы с ним вместе росли в Бруклине. Мы с ним как брат и сестра. Если ты хорошая девочка, Грета, я вас познакомлю.
— Хорошая девочка ни за что не стала бы трахаться прямо в университетской общаге, — загадочно промурлыкала та.
Лора улыбнулась и подумала: «Барни, ты мой должник».
Никогда больше за все четыре года учебы они не увидят столько звезд в одном зале Гарварда. Воздух, казалось, раскалился от этих светил. Поскольку было ясно, что первокурсникам пока нечего сказать, кроме общих почтительных фраз, то преподаватели в основном общались между собой, позволяя студентам жадно ловить каждое слово.
Обсуждавшаяся тема была традиционной: кто выиграет в этом году? И речь шла не о чемпионате высшей лиги по бейсболу, а о Нобелевской премии. Вообще-то ходили слухи, что несколько профессоров уже сложили чемоданы, чтобы, если повезет, срочно выехать в Стокгольм.
В самом деле, Гарвард, неизменно озабоченный нобелевскими перспективами, не упускал их из виду, отбирая студентов для того курса, которого сейчас чествовал традиционным хересом «Педро Домек». Разумеется, каждый кандидат (и кандидатка) оценивался не только под этим углом зрения. Однако университету удалось выискать и довольно много блестящих и по-настоящему пытливых умов, у которых единственным интересом в жизни была наука и которых больше интересовало не взаимодействие полов, а взаимодействие вируса с клеткой.
