Мори нагнулся к нему и с загадочной улыбкой спросил:
— Ну как, нравится?
Барни почувствовал неловкость. Зачем он все переврал?
— В твоем рассказе, Мори… не очень подробно описана полость грудной клетки…
— Господи боже ты мой; это же художественное произведение! Для массового читателя!
— Я знаю. Но у массового читателя создастся впечатление, что ты туда даже не заглядывал.
— Я заглядывал! — с безумным блеском в глазах возмутился Мори.
— А почему тогда ты вообще не описываешь сердце? Даже писатель, далекий от медицины, не преминул бы посмаковать эту тему!
— Ливингстон, ты, оказывается, жуткий зануда!
— Послушай, Истман, ответь честно: после твоего… недомогания ты возвращался к столу?
— На что ты намекаешь? — смущенно сказал Мори.
— Я хочу знать, ты был в анатомичке после того, как пришел в себя?
Глаза у Мори так округлились, что он стал похож на испуганную сову.
— Ты не понимаешь, Ливингстон. Они же все смеялись! Даже ты смеялся вместе с остальными.
— С какими «остальными»?
— Ты сам слышал. Вся группа надо мной потешалась.
Барни охватила еще большая тревога. Он придвинулся к Мори и мягко спросил:
— Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит?
— Пошел ты, Ливингстон, ты мне не психоаналитик!
— А у тебя есть психоаналитик, Мори?
— Не твое дело! Выметайся отсюда и не приставай ко мне!
Он обхватил голову руками и зарыдал.
Барни было совершенно ясно, что Мори как раз хочет, чтобы он остался. Но он также понимал, что Мори нужна профессиональная помощь, и как можно скорее.
— Я уйду, если ты этого хочешь, — тихо сказал он. — Но мне кажется, тебе бы следовало позвать врача.
— Я не могу. — Мори нервно хохотнул. — Мой отец не верит в психоаналитиков.
— Как это?
— Он сам психоаналитик. — И тут без всякой связи он выпалил: — Мой отец меня ненавидит до смерти!
— Почему? — спросил Барни, стараясь сохранять внешнее спокойствие, хотя на самом деле он был в полном смятении.
— Потому что я убил свою мать, — небрежно ответил Мори.
— О-о, — только и смог протянуть Барни.
— На самом деле я этого не делал, — объяснил Мори. — Понимаешь, мне тогда было всего два года. Она выпила кучу таблеток и умерла. Но отец считает, что это я во всем виноват.
Барни почувствовал, что больше медлить нельзя.
— Послушай, я выйду на минуту в туалет. И сразу вернусь.
Он повернулся к выходу, а Мори произнес с неожиданной угрозой в голосе:
— Только ты уж обязательно возвращайся!
В конце коридора, у лестницы, был телефон. Барни, запыхавшись от бега, попросил соединить его с университетским медпунктом.
Дежурил некий доктор Рубин. Его голос источал спокойствие и уверенность, и Барни быстро изложил суть проблемы его товарища.
— Что я должен делать? — спросил он.
— Думаю, вам следует спуститься сюда, и мы продолжим нашу беседу, — ответил тот.
— А можно, я приведу к вам его самого? Понимаете, мне еще заниматься…
— Ну пожалуйста, Ливингстон, — сочувственно произнес доктор Рубин, — оставьте в стороне ваши выдумки про какого-то «друга». Тут абсолютно нечего стыдиться. Я сегодня уже принимал нескольких ваших однокурсников с аналогичными… проблемами.
— Нет-нет, доктор! Вы меня не поняли!
— Понял, понял, — стоял на своем врач — Вы хотите, чтобы я сам к вам поднялся?
— Хорошо, — уступил Барни. — Вы не могли бы подойти на третий этаж к лестничной клетке? Только быстрее!
Рубин согласился. Барни повесил трубку и, внезапно ощутив весь груз напряжения последнего часа, медленно побрел назад к комнате Мори.
Его там не было.
А окно стучало открытыми створками.
10
Стремительность всего, что последовало за этим, ошеломила Барни. Так же как отсутствие какого-либо шума. Никакой паники, никаких сирен, никаких криков. Ничего, что могло бы привлечь постороннее внимание.
Выскочив из комнаты Мори, он чуть не налетел в коридоре на доктора Рубина. После секундного объяснения врач велел Барни звонить в полицию университетского городка, а потом с какими-нибудь одеялами бежать следом за ним на улицу. Барни действовал настолько быстро, что ему казалось, все происходит в кино с ускоренной съемкой: он позвонил, снял все с постели Мори, бегом спустился по лестнице, таща за собой простыни и одеяла, и выскочил на улицу с той стороны, куда выходило окно Мори.
До его ушей донеслись стоны. Мори был жив. Но в каком он состоянии? Подойдя поближе, он увидел, что тот лежит на земле почти в полной неподвижности.
— Скорей! Помогите мне, — скомандовал доктор. — Голову ему подержите. В прямом положении! Мы не должны сломать ему шею, если он еще ее сам не сломал.
— Как он? — спросил Барни, наклоняясь и бережно беря руками голову Мори. Он молился, чтобы от бешеного биения сердца у него не дрогнули руки.
— Классический прыжок из окна, — буднично сказал Рубин. — Переломы лодыжек и поясничного отдела наверняка. — Он посветил фонариком Мори в глаза, после чего добавил: — Прободения, кажется, нет.
— Это что значит?
— Ствол мозга как будто не пострадал. Явных неврологических повреждений не наблюдается. Везучий малый!
«Это как посмотреть», — подумал Барни.
Вдруг Мори затрясло. Барни быстро закутал его в одеяла.
— Ливингстон, это ты? — спросил он таким голосом, как будто каждый звук вызывал у него страшную боль.
— Да-да, Мори, ты только не волнуйся. Все будет хорошо.
— Черт! — вздохнул тот. — Отец мне за это устроит! Наверняка скажет, что я и этого не умею сделать как следует!
Он издал звук, который, казалось, шел из небытия, нечто среднее между смехом и рыданием. Потом он снова застонал.
— Он очень страдает от боли. — Барни с мольбой посмотрел на доктора: — Разве нельзя ему сделать какой-нибудь укол?
— Нет, от этого чувствительность притупится. Пока мы точно не установим полученные повреждения, он по возможности должен сохранять ясное сознание.
Свет фар осветил стену здания. И полиция университета, и «скорая помощь» появились практически одновременно. Барни даже не слышал звука моторов. Вскоре вокруг Мори было уже человек пять или шесть, которые обменивались негромкими репликами в неестественно спокойном тоне.
