Еще Сюзан рассказала о мистическом феномене под названием «ци», который разграничивает жизнь и смерть.
Барни сделал глоток рисового вина, окинул девушку нежным взглядом и сказал:
— Ты так много знаешь, что могла бы уже иметь собственную практику.
Сюзан смущенно улыбнулась:
— Разве что в Китае. Но я живу здесь и должна освоить ваши методики — вообще-то очень странные. Я сегодня говорила с профессором Лубаром об акупунктуре, и он велел мне «забыть всю эту чушь, поскольку она не имеет под собой анатомического обоснования». Как же он тогда объяснит, что эта «чушь» ежегодно спасает миллионы людей?
— Не знаю, — признался Барни. — Может быть, это из-за того, что в Гарварде «ци» не изучают.
Родители Сюзан приехали в 1950 году в Сан-Франциско из Шанхая через Гонконг. Отец почти сразу нашел себе обширную практику в китайской диаспоре, где его знания уважали и не требовали предъявить диплом. Поскольку он использовал в качестве медикаментов только травы и растительные субстанции, то лицензии на право выписывать лекарства ему не требовалось.
Сюзан, старшая из трех его дочерей, унаследовала стремление отца облегчать людские страдания, но при этом хотела выбраться за пределы Грант-авеню, центра китайской колонии в Сан-Франциско. Она сначала отучилась в Беркли, откуда вышла с красным дипломом по биохимии, затем поступила в Гарвард.
Этот год ознаменовался тем, что каждый студент подхватил неизлечимую болезнь. Первой жертвой пал Ланс Мортимер.
— Барни, можно с тобой поговорить?
— Ланс, я вроде как ужинаю.
Он жестом показал соседу на свою восточную подругу, накладывающую ему еду из дымящейся кастрюльки.
— A-а, — протянул Ланс. — Прости, что отрываю тебя, но… Сюзан, ты не против, если я быстренько переговорю с Барни? Это крайне важно.
Она кивнула, и Барни с недовольным вздохом вышел в коридор, где Ланс торопливо и сбивчиво изложил свою ужасную проблему.
Барни, я болен. Что делать?
— Болен? Ты не можешь выражаться яснее?
— Как я могу выражаться яснее, если я скоро умру?
— А по мне, у тебя вполне здоровый вид, — ответил Барни, полагая, что, услышав это, Ланс успокоится и отстанет.
— А на самом деле — нет! — воскликнул Ланс. — У меня тератома яичек.
— Ты был у врача?
— Я и без него знаю. Все симптомы, какие перечислены в учебнике, у меня присутствуют. А самое главное — это то, что пик заболевания приходится на двадцать четыре года. Мне как раз на прошлой неделе стукнуло, и первый симптом я почувствовал, разрезая праздничный торт. Я все проверил. Черт! Придется, наверное, делать операцию. Если еще не поздно. Ливингстон, ты обязан мне помочь!
— Ланс, если ты просишь отсечь тебе гениталии, то этого я сделать не могу. Потребуется еще одна консультация. Ты не думал сходить к врачу?
— Господи, нет. Это так стыдно! Если уж мне суждено заболеть раком, то почему не каким-нибудь поприличнее? Понимаешь, завтра весь Бостон будет знать, что меня кастрировали. Если, конечно, я вообще выживу.
Хотя до лицензии на врачебную практику Барни было еще далеко, сейчас он посчитал себя достаточно компетентным.
— Так, Ланс! Ступай к себе, прими две таблетки бафферина и приложи туда холодный компресс. Так и держи.
— У меня нет бафферина. А экседрин не подойдет?
— Нет-нет! Нужен бафферин, — строго объявил Барни. — Аптека на Чарльз-стрит открыта допоздна. Гони туда и купи большой флакон. Часов в одиннадцать я к тебе загляну. Идет?
Ланс был преисполнен благодарности.
— Ливингстон, если я умру, я все свое добро оставлю тебе. А если выживу, подарю тебе одну машину.
Приятель помчался к выходу, а Барни вернулся к себе и закрыл за собой дверь.
— Извини, Сюзи, — сказал он, — но у Ланса возникла небольшая проблема со здоровьем. Пришлось помочь.
— Он приходит за помощью к тебе? — с благоговением в голосе спросила она. — Ты, наверное, очень много знаешь. Мой отец тоже…
— Благодарю за комплимент, — перебил Барни. — Все дело в том, что о болезни Ланса я читал прошлым летом. Она называется нозофобия.
— Никогда о такой не слышала, — призналась Сюзан, испытывая еще большее преклонение перед мудростью Барни.
— Это очень распространенное явление среди студентов-медиков. Нозофобия буквально переводится как «боязнь заболеть». Причина заключается в зазубривании справочника Мерка, в котором есть все самые невообразимые болезни, когда-либо существовавшие на земле. За год, думаю, мы все в той или иной форме перенесем эту самую нозофобию. Сказать по правде, в последнее время у меня такие ощущения в грудной клетке, что я начинаю думать, не туберкулез ли это. — Он пожал плечами и продолжил: — Понимаешь, у нас на курсе настоящая эпидемия, и самое интересное то, что нет двоих с одинаковыми жалобами. Например, Лора считает, что у нее эндометриоз, что говорит о наличии у нее большего здравого смысла по сравнению с Лансом, поскольку это довольно безобидное заболевание и лечится хирургическим путем. Это на нашем потоке массовое помешательство. По сути дела, единственный, у кого есть какие-то отдаленные признаки патологии, так это Беннет. Он считает, что у него болезнь Альберта — воспаление соединительной ткани между ахиллом и пяткой. Если учесть, что он все еще хромает после прошлогодней товарищеской игры с юристами, у него действительно может быть такое воспаление. Но так или иначе, если через неделю у меня не пройдет этот дурацкий кашель, я пойду и сделаю рентген.
Сюзан только улыбнулась.
Когда эпидемия нозофобии закончилась, студенты извлекли из пережитого свои уроки. Но этот опыт был из разряда тех, что накладывают отпечаток на всю последующую жизнь. Ведь им предстояло посвятить свою жизнь наблюдению и обнаружению болезненных симптомов в других, а они не сумели распознать признаки психического отклонения в самих себе.
Кроме того, настоящий врач редко идет за советом к коллеге. Каждый с горечью сознает, насколько мало на самом деле знает медицина.
Первым их пациентом был апельсин из Флориды (те, что растут в Калифорнии, меньше подходят на роль заменителя человеческих тканей). Но это длилось всего один день.
После второго занятия все пожалели о том, что ни одна медицинская специальность не связана с цитрусовыми. Как смело они вонзали иглу в своих «пациентов», не ведая ни страха, ни сомнений! Как бесстрашно производили забор сока у многострадальных плодов или, наоборот, вводили под кожу воду из бостонского водопровода.
На втором занятии — отработке навыка забора крови — им следовало разбиться на пары и по очереди исполнять роли жертвы и мучителя. В этот день от обычной бравады не осталось и следа. Даже садистов и мазохистов оказалось крайне мало, ибо никому не хотелось ни мучить ближнего, ни самому подвергаться пытке.
