Сэнди помотал головой:
— Сам не знаю, пап.
Отец немного помолчал, после чего деликатно спросил:
— Может, все дело в том, что она тобой всю жизнь пренебрегала?
— Да, наверное, ты прав.
Прошла неделя. Сидни Рейвен снова позвонил сыну.
— Докладываю, сынок, — сообщил он. — Я сдвинул небо и землю, употребил все свое влияние, всех поставил на уши, раздал кучу обещаний, которых не следовало бы давать — и в результате предмет твоих вожделений остается в кино. С понедельника она будет работать редактором в сценарном отделе.
— О, — только и смог вымолвить Сэнди. — Пап, ты чудо! И как к этому отнеслась Рошель?
— Ну, как тебе сказать. Как к чему-то само собой разумеющемуся. Надо сказать, нахальства этой девице не занимать. Мы с ней еще выходили с собеседования, а она уже заявила, что через год будет руководить всем отделом.
— Ого! — восхитился Сэнди. — Здорово. А обо мне она ничего не говорила?
— Говорила, конечно, — солгал Рейвен-старший. — Передала тебе… пламенный привет.
22
Адам
Аня не очень четко объяснила, как к ней доехать, и Адаму пришлось немного поплутать. Ее дом находился за Уотертаун-сквер. Когда в конце концов Адам отыскал нужный адрес, то впервые согласился с оценкой профессора Авилова: это действительно была «дыра», если считать критерием облупившуюся краску на дощатом крыльце.
Ему вдруг пришло в голову, что коварный русский давно задумал оставить жену и намеренно не добивался переезда в более пристойное жилище, чтобы не жалко было оставить его Ане.
Дмитрий весьма ловко обзавелся новым жильем, причем задолго до ухода от жены. И теперь благополучно здравствовал в комфортабельной квартире в парке Ривер-Чарльз вдвоем с матерью своего будущего ребенка.
Адам поднялся на крыльцо и позвонил. Аня нажала кнопку домофона, и он очутился в холодном и тесном парадном.
Когда Аня открыла дверь, Адам опешил — она была в куртке.
— Ты куда-то собралась? Ведь поздно уже!
— Вовсе нет, — ответила она. — Я весь вечер дома. Сам сейчас почувствуешь, тут холоднее, чем на улице. Так что пальто лучше не снимай.
Квартира оказалась более чем скромной. Единственным источником тепла служил электрический рефлектор. И сама Аня. Роль мебели выполняло какое-то старье. Единственным новым предметом интерьера оказалась книжная полка из металла — подозрительно пустая.
— Что, все книги принадлежали ему? — удивился Адам.
— Да, — привычным тоном вздохнула она. — Мы же ехали в Лондон на конгресс генетиков. Дмитрий решил, что, если взять с собой слишком много книг по гинекологии, власти могут что-то заподозрить и не выпустить нас.
Адам опустился в кресло под аккомпанемент скрипа старых пружин. При этом звуке, напоминающем расстроенное банджо, оба рассмеялись.
— Ну что ж, — заметил Адам, — должен признать, твое жилище имеет даже более жалкий вид, чем ты описывала. Тебя это не вгоняет в депрессию?
— Ну, оно не намного хуже, чем советские общежития студентов-медиков. Но чему я обязана столь неожиданным визитом?
— Просто захотелось посмотреть тебе в глаза. Только так я могу определить, действительно ли ты счастлива.
— Я правда очень счастлива, — улыбнулась Аня. И без слов было ясно, что главная причина ее радости заключена в Адаме.
Они немного поболтали о работе. Потом Адам решил воспользоваться случаем и побольше узнать о своей русской подружке.
— Понимаю, вопрос глупый, — начал он, — но как такую симпатичную девушку угораздило связаться со столь гнусным типом вроде Авилова?
— Хочешь знать все кровавые подробности?
— Обожаю кровавые подробности. Чем кровавее, тем лучше.
— Тогда нам лучше открыть бутылочку винца. А то и две. История долгая.
Адам наполнил бокалы, а Аня начала рассказывать:
— Все началось в Сибири…
— Ты с ним там познакомилась?
— Вижу, ты хочешь узнать все до последней мелочи, — весело ответила Аня. — Что ж, тогда начну с начала. В Сибири я родилась. Мой отец был врачом, удостоившимся сомнительной чести быть в последнем эшелоне своих коллег, милостью товарища Сталина отправленных в край тайги и лагерей.
— А за что?
— Его вина состояла в том, что он был еврей. Сталин до конца дней не избавился от навязчивой идеи, что клика врачей-евреев задумала его отравить. Вот он их и сажал всех без разбору.
Моему отцу еще повезло, он был фронтовик, с боевыми наградами, иначе ссылкой ему бы не обойтись. Нас отправили в один из самых знаменитых сталинских лагерей. Назывался «Вторая Речка». Слышал что-нибудь?
— Если честно, то нет. Звучит как название какого-нибудь фильма.
— На самом деле это было типично русское изобретение. Наполовину тюрьма, наполовину научное учреждение, гибрид Алькатраца и Принстона. На русском жаргоне ее обитатели именовались зэками. Это были главным образом ученые и инженеры, которых опасно было держать на свободе, а убить — жалко, уж больно ценные специалисты. Особенно те, кто мог вести военные проекты. В одних корпусах там были камеры, а в соседних — самые современные лаборатории, какие можно себе вообразить.
Одно время нашим соседом был Сергей Королев, который потом, словно по мановению волшебной палочки, превратился из заключенного в генерального конструктора советских космических аппаратов.
Моему отцу выпало служить тюремным доктором, и у нас даже была своя маленькая квартирка.
— С кем же ты играла в детстве?
— Поначалу — сама с собой. Но когда начала говорить, ходила в лабораторию, где зэки сделали из меня своего рода «дочь полка».
После реабилитации одного из таких «приемных родителей» он добился для меня разрешения ходить в школу за пределами лагеря. В конце концов, бежать в Сибири мне было некуда. А кроме того, начальную школу номер шесть лишь с натяжкой можно назвать свободным заведением. Для меня это была просто разновидность тюрьмы.
Поскольку фамилия у нас была еврейская — Литман, — то все мои одноклассники, в большинстве — дети приморских судостроителей, знали, что я «жидовка».
Сейчас это кажется смешным, но я тогда толком не понимала, что значит быть евреем. Я спрашивала у папы, а он отвечал: «Это значит синяки в школе, издевательства в армии и бесплатный билет в Сибирь».
— И ты это все на себе испытала? — сочувственно произнес Адам, удивляясь, как ей удается смотреть на такую мрачную историю сквозь призму доброго юмора.
— Нет, — ответила Аня, помрачнев. — Для меня это вылилось в нескончаемую игру в «квоты». Например, я точно знала, что экзамены в класс с углубленным изучением естественных наук сдала очень хорошо, но не оказалась в списке «кандидатов на зачисление». Потом отец получил письмо от директора школы, который сообщал радостную новость: родителей одной из школьниц-евреек возвращают из ссылки. И для моей скромной персоны освободилось место в спецклассе.
