Адвокат в нем часто брал верх над обычным человеком, и
поймать его на слове было непросто.
— Что это тебе в голову пришло?
— Он здесь, — сказал дед несчастным шепотом. — Он здесь
часов с шести, и мы знали, что ты будешь сердиться.
— Кто здесь?! — переспросил Егор, начиная раздражаться. —
Димка?
— Он спит, — торопливо предупредил дед. — Мы тебя ждали,
ждали, и он уснул. Не буди его, пожалуйста.
— Я его сейчас отлуплю, — мрачно пообещал Егор, глядя в
омлет. — Что ему нужно? Зачем он приехал?
— Ты бы поел сначала, — посоветовал дед. — Смотри, у тебя
сейчас все подгорит.
— Дед, не увиливай! — прикрикнул Егор.
— Я не буду разговаривать с тобой о Диме, пока ты не придешь
в себя! — отрезал дед. Упрямство у них было фамильной чертой. — Садись и поешь,
а потом поговорим.
— Не буду я с тобой разговаривать, — пробормотал Егор. — Я
сейчас пойду, подниму этого ублюдка с постели и надаю ему по физиономии. Ясно
тебе?
— Егор! Дед! Чего орете? — раздался с порога хриплый голос.
— Спать не даете.
Егор и дед разом повернули головы.
Держась за косяк, в дверном проеме стоял лохматый верзила в
джинсах и мятой майке навыпуск. У него была отекшая физиономия с кучками
юношеских прыщей и неопрятной щетиной и громадные, как у орангутанга, ручищи.
— Хочешь в морду дать? — спросил верзила у Егора. — Ну
давай, чего ты ждешь-то? А приехал я не к тебе. Я к деду приехал, я даже не
знал, что ты уже вернулся. Я сейчас уеду. Мне твоя квартира на фиг не нужна.
— И мои деньги тебе тоже на фиг не нужны, я так понимаю? —
спросил Егор холодно.
От одного взгляда на собственного брата он начинал исходить
тихим бешенством. Чтобы не сорваться и впрямь не съездить по заспанной оплывшей
физиономии, он быстро занялся делом — достал тарелки себе и деду, положил
вилки, разыскал в холодильнике воду.
— Меня, значит, за стол не приглашают, — наблюдая за ним
черными, как ночь, глазами, констатировал верзила.
Эти чертовы глаза не давали Егору Шубину никакого покоя. Они
были точно такими же, как его собственные. Еще одна фамильная черта. Сгинула бы
она куда-нибудь, вся эта фамилия!
— Садись, Дима. — Дед поднялся. — Садись, я не буду. Среди
ночи есть очень вредно. Егор у нас человек занятой, ему днем поесть некогда, а
тебе можно в любое время суток, ты же еще растешь.
— Не нужна мне его еда! — пробормотал брат ожесточенно. — И
сидеть я с ним не хочу. Я сейчас уеду.
— Валяй, — сказал Егор, не оборачиваясь. — Только объясни
мне сначала, откуда взялись триста долларов, которые я за тебя двадцать минут
назад отдал каким-то двум малолеткам, и кто такой Пашка Хвост, и вообще что все
это значит!
— Господи боже мой, — пробормотал дед, — триста долларов?
— Если ты начал колоться, можешь проваливать ко всем чертям!
— Егор уселся за стол и отломил горбушку от буханки свежего черного хлеба, за
которым дед каждый день бегал довольно далеко — в мини-пекарню на бульвар. —
Спасать тебя, козла, я не собираюсь. У меня и без тебя работы по горло. Дед,
поставь чайник.
Брат сел к столу и водрузил ноги на гобеленовое сиденье
соседнего стула так, что мятые черные носки оказались прямо у Егора под носом.
— Какое тебе дело, начал я колоться или нет? — спросил он. —
От наркоты скорее сдохну, то-то ты обрадуешься.
— Дима! — прикрикнул дед. Егор взглянул на него с
подозрением.
Дед очень боялся их ссор и, когда они ссорились, старательно
прикидывался дряхлым, больным стариком, которому еще в пятьдесят третьем году
доктора прописали полный покой. Братья знали, что он прикидывается, но все-таки
верили ему и старались ссориться так, чтобы он об этом не знал.
— А бабок у тебя полно, — продолжал Димка все тем же тоном.
— Что тебе триста зеленых? Один раз в ресторан сходить? Ну, считай, ты
сегодняшний ресторан за меня отдал, а то бы прожрал все…
— Дима! — страдальческим голосом укорил дед. — Как ты
разговариваешь!
— Нормально! — отрезал Димка. — Подумаешь, триста баксов…
Егор доел омлет, попил воды из высокого стакана и за майку
поднял Димку со стула. Стул грохнулся на пол.
— Егор! — простонал дед сзади.
— Это не твое собачье дело, на что именно я трачу свои
деньги, — проговорил Егор отчетливо. — Я их зарабатываю, а не ворую и не нахожу
на улице. Я не желаю иметь дела с твоим окружением. И с тобой я бы даже
разговаривать не стал, если бы не дед. Так что пока ты в моем доме, веди себя
прилично, понял, братик?
— Понял, отпусти! — Скосив глаза, Димка дернулся и
освободился от хватки брата. Егор посмотрел на свои ладони, которые опять
закровоточили.
За что ему такое наказание? За какие грехи?
— Давай, — сказал он брату. — Валяй. Откуда взялись триста
долларов и почему они их с меня спрашивали?
Димка поднял упавший стул, сел на него верхом — слава богу,
хоть носки не стал под нос совать — и заскучал.
Дед достал из ящика с лекарствами пузырек и стал капать в
рюмочку прозрачную жидкость. Остро запахло валерьянкой и еще какой-то дрянью.
Егор уже понял, что ничего объяснять брат не собирается, да
ему и не особенно хотелось слушать.
Наверное, это было неправильно. Наверное, нужно выпытать у
него все, принять какие-то адекватные меры, заставить раскаяться и ступить на
правильный путь, привести поучительные примеры из собственной жизни или из
жизни героев Гражданской войны. Ничего этого Егор делать не стал.
У него не было сил.
Он хлебал противный растворимый кофе, рассматривал брошенную
на столе газету “Коммерсант” и мечтал лечь спать.
— Дима, — тихо сказал дед, — ты что, не понимаешь, что
ведешь себя просто непозволительно? Что за истории? До чего дошло?! До уличных
потасовок?! О чем ты думаешь? Ты бы хоть объяснил нам, в чем дело…
— Да ничего я не хочу вам объяснять, — устало ответил Димка,
и Егор поднял на него глаза. — На х… вам нужны мои объяснения?! Деньги у тебя
больше просить никто не будет, не бойся. И эти верну. Завтра разберусь со всеми
и верну…
— Ну да! — Егор поднялся и выплеснул остатки кофе в
раковину. — Ты разберешься. Ты бы для разнообразия в институт сходил, может,
там чего новое проходят. Мне завтра с утра работать, а я тут с вами валандаюсь,
как нянька…
— Я сейчас уеду, — заявил Димка и с вызовом взглянул Егору в
глаза. — Я не к тебе приезжал.
