— Кофе дайте нам, — приказал Барышев в еще не до конца
закрытую дверь, — и покрепче, если можно, девушки!
Он обошел Егора, который посреди кабинета договаривал с
Сашей Андронниковым, главой юридической службы “Кока-колы”, секунду подумал,
какое кресло выбрать, потом очень основательно устроился, как будто собирался
просидеть за этим столом вечность, и, когда Егор нажал наконец кнопку отбоя на
телефонной трубке, спросил с веселым интересом:
— Ты про обед-то серьезно спрашивал, Егор Степаныч, или
шутить изволил?
— А что? — Егор сунул трубку в гнездо и крепко потер глаза
под очками.
— А то, что ужин давно прошел, а ты — обед!
— Как — ужин? — переспросил Егор, неизвестно почему приходя
в хорошее настроение. — Какой ужин? Где ужин?
— Я кофе у твоих мамзелей попросил. — Барышев распахнул
кожаную папку, которую принес с собой.
— Кофе у меня уже к ушам подступает, — пробормотал Егор, —
но с тобой выпью. У меня коньяк есть, французский. Будешь?
Какое-то смутное воспоминание осторожно пробралось по
задворкам сознания, когда он предложил Барышеву коньяк, но у Егора не было сил
его ловить.
— Наливай, — согласился Барышев. — У меня просьба к тебе,
Егор Степаныч.
— Давай. — Егор налил по глотку коньяка в два пузатых
тяжелых бокала и сунул один в протянутую руку Николая Николаевича.
— Я знаю, конечно, что юристы у нас самые загруженные, но
мне тоже деваться некуда, — сказал Барышев, как бы извиняясь. — Батяня, — так
они между собой называли Кольцова, и в этом была некая корпоративная
причастность, доступная только самым приближенным, своеобразный пароль,
обозначавший, что “мы с тобой одной крови”, — батяня пансионатик покупает в
Светлогорске, это там, на Балтике. Пансионатик старенький, бывший профсоюзный,
задрипанный до невозможности. Мы его хотим снести и строить гостиницу, чтоб
батяня там мог гостей принимать. Ну, в смысле не премьера, а кого попроще…
— Ну? — Глаза у Егора слезились, а под левым задергался нерв
— всегдашний признак крайней усталости. — Чем могу помочь?
— Да там, понимаешь, концов никаких не найдешь, кто его
продает и законно ли. А батяня загорелся — подай ему гостиницу, да и все тут.
— А земли много? — Егор снял очки и закрыл глаза.
— Немного, но есть, конечно.
— А пляж свой или государственный?
— Пляж государственный, а надо, чтобы был свой. — Барышев
одним глотком влил в себя коньяк. — Я к тебе пришел, чтоб ты своих гавриков
поторопил и сам все это дело проконтролировал. Если обычным путем пойдет, они
только подписи полгода собирать будут, а мне к лету туда народ заселять…
— К лету ничего не выйдет, даже не надейся. Закон о частной
собственности на землю знаешь где?
— В …де, — ответил Барышев энергично.
— Вот именно, — усмехнулся Егор. — Мои гаврики ведь не
просто так тянут. Они профессионалы, но знаешь, сколько нужно телодвижений
сделать, чтобы хоть что-нибудь сдвинуть?
— Ладно, ты меня не агитируй, Егор Степаныч, не на собрании.
— Да я тебя не агитирую! Я просто сразу говорю, чтобы ты не
ждал от меня чудес. Тем более там погранзона, если я не ошибаюсь.
— Не ошибаешься.
— Ну вот… Бумаги оставляй мне, я сам буду заниматься, но
никакого заселения летом не планируй.
— Ладно, ладно, — сказал Барышев добродушно, — самое
главное, что я все это тебе спихнул. Теперь весь спрос с тебя.
— Это точно, — пробормотал Егор.
Он не стал бы отказывать Барышеву, даже если бы тот попросил
посодействовать в покупке небольшого участка на Марсе или на Венере, но дело, о
котором хлопотал зам по хозяйственной части, было не слишком приятным. Тимофей
Кольцов в Калининградской области губернаторствовал, следовательно, должен
покупать землю сам у себя. В погранзоне никаких частных пляжей не было и быть
не могло. Конечно, все это не бог весть как сложно и давным-давно придуманы
разные хитроумные схемы, но хлопот с этой гостиницей не оберешься. Барышев об
этом знал, потому и пришел сам, чтоб Егор уж точно не отказался.
Кроме того — Егор был совершенно в этом уверен, — гостиница
нужна именно Барышеву, а вовсе не батяне, который такими вещами отродясь не
интересовался.
Ну что ж… Послужим Барышеву. Долг платежом красен, а Барышев
в долгу оставаться не любил.
Зазвонил мобильный, и Николай Николаевич махнул рукой,
поднимаясь, — мол, занимайся своими делами, не буду мешать.
— Да, — сказал Егор, глядя, как медленно затворяется тяжелая
дверь. — Да, слушаю.
— Жора, это я, — с хрипотцой произнесла ему в ухо Маргарита.
— Ты меня искал? Можешь поговорить?
— Не могу, но поговорю, — ответил Егор холодно. — Что там за
история с Димкой?
Мать засмеялась волнующим смехом, от которого у Егора
засосало под ложечкой.
— Ну… не знаю, как сказать. Правда, Жорик! “Какой, блин,
Жорик!
Мне сорок лет, я давно вышел из возраста, когда обращают
внимание на ерунду вроде этого Жорика, но как же она меня бесит!”
— Скажи как есть, — попросил Егор, — только покороче. Я на
работе еще.
— Ну… он хамит, не учится, требует денег. С компанией связался…
неподходящей. Что делать, растет без отца…
— Он уже вырос! — проскрежетал Егор.
— Что-о? — протянула Маргарита. — Говори погромче, Жора, я в
ванне, а тут вода плещется. Мне не слышно.
Как будто она не могла позвонить до или после ванны или хотя
бы не сообщать, что она в ванне!
“Зачем ты ее искал, юрист хренов?! Ведь сценарий известен
наперед, известен до самой последней реплики! Что тебе от нее нужно?! Что за
мазохизм или садизм — черт их разберет! — заставляет тебя разговаривать с ней
снова и снова?!
Как будто с ней вообще можно разговаривать!”
— Ну и где Димку теперь искать? — спросил Егор. — Ты знаешь?
— Ну, у друзей каких-нибудь, — сказала Маргарита задумчиво,
очевидно, прикидывая, скоро ли ей понадобится педикюр или эпиляция. — Может, у
девицы этой… как ее… Катя или Маша. Представляешь, он завел себе девицу! Умрешь
со смеху! Такая серая, облезлая, в пятнах каких-то… Я ее однажды с ним видела.
Говорят, что она учит японский язык. Жорка, ты представляешь — японский!
Если брат дружит с “облезлой девицей в пятнах”, которая учит
японский язык и называется Катя или Маша, а не Лолита, значит, еще не все
потеряно, пронеслось в голове у Егора.
