Я просто напишу про него статью, сошлюсь на собственные
источники, пару раз процитирую документы, которые лежат сейчас на столе у
Леонтьева, намекну на то, что он никому не дает разрешение на интервью с
Кольцовым именно потому, что у него самого рыло в пуху по самые уши”.
И все-таки лучше бы это был не Егор Шубин, который на
следующий день после публикации станет ее заклятым врагом. Даже если он
представит сто четыре неопровержимых доказательства того, что все, что написала
про него газета “Время, вперед!” и она, Лидия Шевелева, вранье от первого до
последнего слова, все равно репутация у него уже никогда не будет стопроцентно
стерильной, а только такие репутации могли быть у юристов экстра-класса, каким
был Шубин.
— Шевелева! — крикнули издалека. — Подожди секунду!
Лидия всмотрелась в слабо освещенную глубину редакционного
коридора, не в силах сразу разобрать, кто ее зовет. По центру коридора, от пола
до потолка, слабо колыхалось плотное облако табачного дыма, похожее на баньши.
Про баньши Лидия однажды прочитала в каком-то романе. Так кельты называли
духов, стоны которых предвещали смерть…
Из облака вынырнул Гриша Распутин, вполне материальный и
непохожий на привидение. Как все великие репортеры, Гриша был несколько утомлен
жизнью и славой, а его утонченно-извращенному стилю пытались подражать не
только все начинающие звезды в родной редакции, но и за ее пределами.
— Ты чего, Гриш? — спросила Лидия. Умные разговоры с
Распутиным имели обыкновение затягиваться на долгие часы, а ей очень хотелось
домой. Кроме того, она никак не могла увидеть в нем великого журналиста, хотя
очень старалась. Как будто смотрела в увеличительное стекло, которое показывало
то, что есть на самом деле, а не то, что должны видеть окружающие.
Под стеклом он был обыкновенным, добродушным и не слишком
трудолюбивым парнем, который “попал в струю”, случайно выбрав стиль,
моментально сделавшийся популярным, этому стилю стали подражать и сочли его за
новое слово в журналистике. Собственно, кроме стиля, ничего другого и не было в
его статьях, и никакими сверхидеями он не блистал, и никакими тайными знаниями
обременен не был, но он отлично знал, что его способ писать хорош, лучше, чем
большинство других, и умел этим пользоваться.
— Покуришь со мной? — предложил Распутин, жестом испанского
кабальеро увлекая Лидию в оконную нишу.
— Я домой хочу, — призналась она, но к окну послушно
двинулась. — Я есть хочу, а курить не хочу.
Не слушая ее — он никого никогда не слушал, — Гриша
вытряхнул из пачки сигарету, элегантно помахал пачкой у Лидии перед носом и спрятал
обратно, даже не заметив, что сигарету она так и не взяла.
— Спасибо, что выручила, Лид! — сказал он, сладко и глубоко
затягиваясь. От переполнявших его “чувств-с” он даже руку ей на плечо положил и
в глаза заглянул с умоляющей нежностью.
— Ты о чем? — искренне удивилась она.
— Ты меня просто спасла. Я знаю, что все это не слишком
приятно — писать за других статьи, да еще в такой спешке, но я… ты же знаешь,
какой я слабохарактерный болван. — Он улыбнулся доброй улыбкой любви к самому
себе, выражавшей уверенность в том, что он гений и время от времени может
позволить себе некоторую самоиронию. — В следующий раз…
— Гришка, в следующий раз, — заявила Лидия, неожиданно
раздражаясь, — я за тебя работать не буду, и никакой Леонтьев меня не заставит.
Ты это учитывай в своих дальнейших планах.
— Что ты, что ты, — забормотал Гришка, пытаясь изобразить
раскаяние, которое тоже было частью игры, — я исправлюсь. Ты меня не знаешь, я
вполне могу начать новую жизнь, еще не все потеряно.
Он ужасно раздражал Лидию, она вообще ненавидела богемную
расхлябанность, свойственную многим журналистам, и бесконечный кокаин,
употребляемый “тонкими натурами” для поддержания себя в тонусе, ненавидела
тоже, но Гришка с его показным ненатуральным раскаянием был так забавен, что она
против воли засмеялась.
— Ладно, Гринь, — сказала она и, не стесняясь, зевнула. —
Поеду я, сил нет. Считай, что я тебя простила. Хеппи-энд. Во второй серии будут
дети.
— Точно будут? — нежно переспросил Гришка, заглядывая ей в
глаза.
— Точно, — подтвердила Лидия.
— Я тебя провожу. — Он произнес это таким тоном, как будто
говорил: “Я на тебе женюсь”, и Лидии снова стало смешно. — А что такое вы целый
день обсуждали с Леонтьевым? — спросил он неожиданно, когда они уже вошли в
лифт.
Ого!
“Значит, все эти милые глупости, которыми он только что
столь усердно меня осыпал, не более чем артподготовка к тому, что его
действительно интересует! Откуда дует ветер? От Леонтьева? Или еще откуда-то?
Кто узнал про бумаги?! Или Игорь все-таки решил отдать материал Гришке
Распутину?!”
— Да все как обычно, Гриш, — осторожно ответила Лидия, —
ничего особенного, обычная текучка. А что?
— Да нет, — поспешно сказал Распутин, — ничего. Просто я
думал…
Он замолчал.
Лидия поправила на плече ремень портфеля и исподлобья
взглянула на Гришкино отражение в тонированном зеркале. Отражение казалось
озабоченным.
“Просто я думал…”
“О чем ты мог думать, если материалы я получила только
сегодня и ни с кем, кроме Леонтьева, их не обсуждала и никому их не показывала?
В чем дело? Леонтьев мне не доверяет или ты узнал о них вовсе не от Леонтьева ?
И о них ли речь?!”
— Я думал, может, он на меня обозлился больше, чем хочет
показать? — продолжал Гришка озабоченно. — Лид, он все-таки с тобой как-то
ближе, ты бы выяснила у него…
У Лидии отлегло от сердца. Гришка вовсе не имел в виду
сегодняшние бумаги, он, по своему обыкновению, беспокоился только за себя и
жаждал заполучить Лидию в союзники. Хоть она и не любила, когда в редакции
намекали на ее близость к заму главного, на этот раз она не рассердилась.
— Гришенька, — сказала она весело, кивая знакомому охраннику
у турникета, — Леонтьев хоть и злится, но ты ему нужен, это я тебе точно
говорю. Так что расслабься и поработай ударно недельку-другую. Без кокаина,
марихуаны, анаши или что там у вас еще принято… Не зли его пока, и все будет
хорошо. Это я тебе говорю не как лицо приближенное, а как лицо опытное и за
свои слова отвечающее. Соображаешь?
— Соображаю, — подтвердил Гришка уныло. Очевидно, идея
ударной работы, да еще без кокаина, не слишком его увлекла. — Ладно, Лидуш.
Пока.
На улице сыпал мокрый колючий снег. На асфальте он
моментально замерзал, превращаясь в мокрую ледяную корку, поэтому передвигаться
можно было, только сидя на пятой точке и подгребая руками.
Какой-то мужик, с разгону выскочивший из редакционного
подъезда на каток, в который превратился тротуар, отчаянно и нелепо замахал
руками и повалился назад, как в мультфильме. Лидии даже показалось, что сейчас
раздастся вполне мультяшный звон. Однако никакого звона не последовало, зато
последовала длинная и замысловатая матерная тирада.
