Жена его Катерина ужасно веселилась и говорила: “Тимыч, ты
самый дикий человек на свете. Это же произведение великого Вильяма нашего
Шекспира”, — но он все равно не понимал.
Тимофей Кольцов плохо знал главу своей юридической службы,
хотя тот работал в компании лет… шесть, наверное. По нынешним временам срок
просто гигантский. Конечно, он был посвящен во многие, скажем так,
неофициальные стороны Тимофеева бизнеса. Полностью Кольцов не доверял никому,
не доверял он и Шубину. Больше того, к его показному аристократизму
приземленный и необразованный Тимофей Ильич относился с настороженной
неприязнью, но все же до сегодняшнего дня он был совершенно уверен, что Шубин —
последний человек в его империи, который будет строить против шефа какие-то
козни. Это противоречило здравому смыслу. Репутация юриста не просто красивые
слова. Это его хлеб с маслом. Потеряешь репутацию — все, считай, ты кончился.
Можешь смело осваивать профессию зубного техника или специалиста по разведению
ранних овощей.
“Выходит, ошибся, Тимофей Ильич? Выходит, неправильно ты
считал…”
— Тимофей Ильич, Шубин Егор Степанович, — тихо доложила
секретарша. Тимофей кивнул, как будто она могла его видеть, и она, как всегда,
поняла все правильно.
Шубин был бледен до зелени. “Трусишь? — подумал Тимофей с
неприязнью. — Правильно делаешь, что трусишь”.
— Садитесь, Егор Степанович, — предложил Кольцов. — Может,
вы мне объясните, что задела описаны в статье “Закон есть закон”, которую
сегодня напечатала газета… — Он наклонился, рассматривая название газеты,
которое позабыл.
— “Время, вперед!”, — подсказал Шубин. Голос у него был
совершенно спокойный.
— Да, — согласился Тимофей Ильич вяло, — “Время, вперед!”. И
имейте в виду, Егор Степанович, если даже десятая часть того, что там написано,
— правда, вам лучше немедленно встать, ближайшим рейсом улететь на Соловки и
постричься в монахи. Если же там хотя бы половина правды, то постригаться в
монахи вам уже поздно.
— Тимофей Ильич…
— Я никогда не угрожаю, — перебил его Кольцов и улыбнулся. —
Я просто обещаю…
Егор дошел до двери в свою приемную и секунду постоял,
взявшись за начищенную до блеска медную ручку. Он брался за нее тысячу раз,
никогда не обращая на это внимания, а сегодня, почувствовав ладонью ее гладкие,
полированные завитки, он почему-то отчетливо понял, что все: его жизнь
кончилась.
Он не думал об этом, пока читал эту гадкую статью — целый разворот!
— в утренней газете, он не думал: об этом, когда позвонили из приемной шефа и
попросили срочно вернуться на Ильинку, не думал, подрезая все подряд машины на
Садовом кольце. Почему-то он был совершенно уверен, что, как только он скажет
шефу, что все это неправда, тот вздохнет с облегчением, пожурит, что Егор был
неосторожен с прессой, и отправит работать. Ну, может, поорет немного.
И еще Егор Шубин был уверен в том, что его многолетнее,
верой и правдой, служение шефу и родной компании, его безграничная
компетентность и гранитная, многажды подтвержденная преданность не могут в одну
секунду потерять всякое значение. Идиот. Придурок.
Он открыл дверь собственной приемной, и обе его секретарши в
испуге порскнули в разные стороны, так что даже упала и покатилась по иранскому
ковру стильная подставка для карандашей. На столе была раскинута проклятая
газета, которую они, видимо, только что обсуждали.
Все уже всё знали, и это было невыносимо. Раньше Егор Шубин
и не подозревал, что это так тяжело — чужое любопытство, смешанное с
осуждением, злорадством и еще чем-то радостным вроде “и ты туда же, голубчик!”.
Он почти не мог дышать, и ему страшно было даже подумать о
том, как он выглядит со стороны. Следом за ним в приемную вошел один из
охранников шефа, который ходил за ним по пятам, как караульный за арестантом.
Впрочем, почему — как?
Егор Шубин уже почти арестант, а этот безразличный парень с
водянистыми, невыразительными глазами и есть караульный.
— Доброе утро, — сказал Егор сухо и смутно удивился тому, что
еще может говорить. — Мне нужно забрать свои веши.
Секретарши смотрели на него, как бандерлоги на удава Каа из
книжки про Маугли. Егор отвернулся.
— Я могу зайти в кабинет? — спросил он у охранника. Не глядя
на него, охранник покачал головой. Очевидно, ему было противно, что приходится
разговаривать с Егором Шубиным.
— Все, что нужно, вам принесут секретарши. — Он замялся,
словно ему на миг стало неудобно. — Приказ Тимофея Ильича, Егор Степанович…
Извините.
Егор кивнул.
Нужно быстро со всем этим покончить. Нужно выйти отсюда,
добраться до машины, а там как-нибудь. Нужно просто пережить этот момент.
Как-нибудь пережить, и все.
— Соберите мои личные вещи, — сказал Егор секретарше Юле,
которая таращилась на него и, кажется, даже не дышала, — Кассеты,
проигрыватель, телефон, лэп-топ…
— Лэп-топ останется здесь, — перебил его охранник. —
Простите, Егор Степанович.
Зачем он извиняется? Егор Шубин умер, его нет, извиняться не
перед кем.
— Поторопитесь, пожалуйста, — велел мертвый Егор Шубин
секретаршам. Обе они устремились в кабинет, как будто сообразив наконец, что от
них требуется, и тут настежь распахнулась тяжеленная дубовая дверь и в приемную
шагнул Барышев. Кто-то из коридора, из-за его спины жадно заглядывал в приемную,
и он досадливо захлопнул за собой дверь.
— Привет, — коротко бросил он охраннику. — Ты чего делаешь,
Егор Степаныч?
— Собираюсь, — ответил Егор холодно. Только Барышева ему
сейчас и не хватало для полного счастья! — Ты разве не видишь?
— Вижу, — подтвердил Барышев. — Да я не про то. Ты чего
делать-то собираешься?
Егор посмотрел на него.
— Егор Степаныч, — несколько иным тоном произнес Барышев, —
ты же знаешь батяню. Знаешь, как он может… под дых дать. Успокоится, отойдет, и
можно будет во всем спокойно разобраться.
— В чем? — спросил Егор и потер глаза под очками. — В чем
разобраться, Николай Николаевич? В этом-то и вся прелесть хода, что
разбираться, собственно говоря, не в чем. Договоров, на которые ссылаются в
статье, у меня нет. Можно тут все обыскать четыре раза — у меня нет этих
договоров. Что-то такое я помню про фирму “Континенталь”, которая там к месту и
не к месту поминается, но это не моя фирма, я через нее ничего не покупал и не
продавал…
— Ну? Это и есть самое главное. Тебе нужно батяне доказать,
что ты его не… того… Что ты у него ничего не крал и его именем в своих делах не
прикрывался…
— Николай Николаевич! — Егор вернул очки на место. Он
сдерживался из последних сил, а сдерживаться еще предстояло долго. — Я не могу
это с тобой обсуждать. Я… не готов. Я только утром обо всем узнал, да и то
случайно, потому что мне в “Саатчи” попалась на глаза эта гребаная газета.
Кольцов меня уволил, что будет дальше, я не знаю. Он дал мне неделю срока на
то, чтобы я разобрался в ситуации, а потом он будет действовать по своему
усмотрению. — Егор улыбнулся, рассматривая встревоженное лицо Барышева. — Я не
имею представления о том, кто решил меня… сместить. Пока я никакого выхода из
положения не вижу.
