— Она была с нами при штурме Зимнего, — закончил за него
Егор. — Дед, она просто очень молодая и не слишком опытная. Ее кто-то
использовал в личных целях, и она легко дала себя использовать. У нее куча
амбиций, как у всех молодых, и ей страсть как хотелось кого-нибудь разоблачить.
Егор секунду подумал и добавил:
— Я на ней женюсь, когда разберусь во всем этом деле.
Дед едва не свалился со стула.
— Что ты сделаешь, когда… разберешься?
— Женюсь на ней, — сказал Егор уверенно. Мысль о том, что он
женится на Лидии Шевелевой, доставляла ему удовольствие. Он женится на ней,
поселит ее в своей квартире и больше не разрешит заниматься всякой ерундой
вроде разоблачения разных адвокатов.
Когда все закончится, он поедет с ней на море и будет
втирать крем от загара в ее оливковую теплую гладкую кожу, и слушать низкий
голос, похожий на французский коньяк, и каждый день будет узнавать о ней
что-нибудь новое — ведь он совсем ее не знает! — и все это новое будет
доставлять ему радость и удовольствие.
И каждую ночь и каждый день он будет заниматься с ней
любовью. До полного изнеможения. До абсолютного насыщения. До потери памяти.
— Егор, — начал дед. — я понимаю, что у тебя сейчас не самое
лучшее время в жизни, но все-таки это странно. Или ты шутишь?
— Дед, я серьезен, как никогда! — объявил Егор торжественно.
— Да не пугайся ты, она еще не согласилась.
— А ты ей сообщил о своих намерениях? — спросил тот упавшим
голосом.
Егор уже был не рад, что затеял этот разговор. Бедный дед.
— Егор! — В дверях кабинета возник Димка, и оба они, и дед,
и брат, разом к нему повернулись. У него было такое странное выражение лица,
что Егор быстро спросил:
— Что случилось?
Димка помедлил, как будто не решаясь, и потом выпалил:
— Приехала Маргарита. Она хочет забрать меня домой. Ты что,
звонил ей, Егор?
* * *
Лидия печатала бюджетный обзор, то и дело сбиваясь с
делового и сдержанного тона на какой-то повествовательно-жалкий. Для обзора он
совершенно не годился, и она ожесточенно стирала написанное и принималась
писать заново.
Черт бы побрал этот обзор. Черт бы побрал все на свете.
Кажется, однажды она уже так думала, только забыла почему.
Весь вечер и всю ночь она старательно заталкивала в глубины
памяти Егора Шубина и его идиотскую идею жениться на ней, когда “все будет в
порядке”. Самое ужасное, что ее смущала вовсе не идея — дикая до невозможности,
— а мысль о том, что, если “все не будет в порядке”, он не хочет, чтобы она по
нему убивалась.
Что значит — убивалась?
Что имеется в виду, хотелось бы знать?
Что могущественный, всесильный и ужасный Тимофей Кольцов
прикончит проштрафившегося Егора Шубина, если тот не представит доказательств
непричастности к скандалу? Но это какое-то средневековое варварство, бандитские
разборки, а не цивилизованный бизнес очень высокого уровня. Или цивилизованный
бизнес отличается от нецивилизованного только количеством задействованных в нем
стволов и денег?
Вчитавшись в только что написанный текст и обнаружив в нем
слово “стволы”, Лидия завыла от ненависти к себе и что есть силы стукнула
кулаком по столу. Грязные кофейные чашки подпрыгнули, и разномастные ручки
покатились в разные стороны.
Что делать, к кому бежать, кого умолять о милосердии и
пощаде? Она заварила всю эту кашу, она должна расхлебывать ее, именно она, а не
Егор Шубин, для которого все может кончиться пулей в затылок только потому, что
Лидии Шевелевой захотелось скандала, а Игорь Леонтьев по неизвестной причине
поддержал ее!
Какую роль играет во всем этом Леонтьев? Он тоже глупая и
предсказуемая жертва или ловкий и хитрый участник игры? Как узнать? У кого
спросить?
“Отец научил меня стрелять, но лучше бы он научил меня
думать.
Должны быть какие-то детали, которые выведут меня прямо на
готовые ответы — кто, почему и зачем это сделал. Кто-то, кто хорошо знал меня и
был уверен, что я ухвачусь за этот материал двумя руками, что у меня даже тени
сомнения не возникнет в том, что Егор Шубин может быть жертвой, а не
преступником. Кто-то, кто был совершенно уверен в том, что я никогда с ним не
встречусь хотя бы потому, что мы принадлежим к совершенно разным мирам, а люди
его уровня редко встречаются с праздными писаками, которые возводят на них
всякую напраслину. Кто-то, кто, естественно, не мог предположить, что Шубин
будет голосовать на Маросейке, а я как раз буду проезжать мимо и остановлюсь, и
потом буду спасать его брата, и повезу его в Склиф, и буду спать у него в
квартире, потому что в мою собственную заберется некто неизвестный, чтобы
украсть у меня документы”.
И еще кассета, которую она вытащила у Леонтьева.
Шубин, пожалуй, прав — он не говорит там ничего такого, что
хоть как-то подтверждало бы его вину. Почему тогда, в первый раз, она приняла эту
запись как неопровержимое доказательство того, что он виноват?
“Вы мне угрожаете? Или просто шантажируете?”
Что-то вдруг прошло у нее в голове, прошло и остановилось,
как будто ожидая, что она взглянет на это внимательнее. Взглянет — и все
поймет.
Лидия растерянно потерла шею, на которой еще оставались
синяки.
“Наше нежелание обусловлено только интересами дела”.
Он сказал не так. Он сказал:
“Наше нежелание общаться с прессой на данном этапе
обусловлено только интересами дела”. Она помнила тот разговор почти дословно.
Схватившись руками за голову, она несколько раз с силой
стукнулась лбом о стол.
Дура, кретинка!
Нужно было лучше слушать, а не кривляться и не выбегать из
кухни, когда Шубин принес ей эту кассету, а она заперлась в ванной, только
чтобы не думать и не переживать!
Нужно ехать. Нужно ехать как можно быстрее. Прямо сейчас.
Где ключи от машины, кошелек и телефон? Господи, ну почему она вечно все теряет
и забывает и никогда не может действовать быстро!
— Лида.
Лидия вздрогнула и оглянулась, выронив ключи, которые упали
под стол с обиженным звоном.
В дверях стоял Игорь Леонтьев и смотрел на нее внимательно и
холодно. Холодно и оценивающе. Оценивающе и пристально. Как будто что-то знал.
Как будто знал все.
— Привет, — сказала она, задыхаясь, — что такое? Он
помолчал, а потом пожал плечами.
— Ничего, — ответил он, рассматривая ее. — Ты что, спешишь?
