Замы гуськом вышли из кабинета. Медленно и величественно
притворилась дубовая дверь. Тимофей углубился в бумаги и на Дудникова не
смотрел. От напряжения тот взмок и незаметно вытирал под столом влажные руки.
— Спасибо, Владимир Алексеевич, — вдруг пророкотал Тимофей,
не отрываясь от бумаг. — Я не был уверен, что ты меня поймешь. Мы вроде заранее
не договаривались…
“Все в порядке, — пронеслось в голове у Дудникова. — Я не
оплошал. Я принял мяч и отбил его в нужную зону. Я молодец. Все хорошо”.
Зазвонил мобильный телефон, и Дудников вздрогнул,
испугавшись, что это его телефон, что он забыл выключить его на пороге
кабинета.
Тимофей Ильич неуклюже полез в карман.
— Да.
Дудников исподтишка, но очень внимательно наблюдал за
батяней. Батяня послушал немного, кинул на бумаги эксклюзивного дизайна тяжелый
“Паркер” и потер затылок. На лице у него появилось какое-то странное, не
свойственное ему довольное выражение, как будто ему сообщили, что весь недавний
кредит МВФ решено предоставить в его личное пользование.
— Я постараюсь, — сказал Тимофей. — Нет. Не скоро.
Занимаюсь. Кое-что. Зачем? А-а… — Он засмеялся, и Дудников понял, что он
говорит с женой. — Хорошо. Если я ошибусь, ты меня поправишь. Это точно.
Дудников смотрел на него во все глаза, как будто Тимофей
Ильич вдруг ни с того ни с сего начал показывать фокусы.
— Ладно, Кать. Мне некогда. Ты во сколько освободишься?
Приеду. — Он помолчал, очевидно, слушая, и перебил: — Я тебя люблю. Пока.
Он нажал кнопку и взглянул на Дудникова.
— Закрой рот, Владимир Алексеевич, — попросил он спокойно, и
Дудников поспешно отвел глаза. — Моя жена волнуется, что мы с тобой не там
ищем. Ты как считаешь, мы там ищем или не там?
— Т-тимофей Ильич, — начал Дудников, — у меня есть кое-какие
новые данные, но я их до конца еще не проверил…
— Что ж так? — спросил Тимофей Ильич. — Давно нужно все
проверить.
— Проверим, Тимофей Ильич, — уверил Дудников, — обязательно
проверим!
— Что за данные?
— В каждом коридоре, — начал тот, торопясь и стараясь
говорить как можно более коротко и как можно более ясно, — есть камеры
наблюдения. Не только при входе и на лестницах, но и в коридорах.
Тимофей кивнул, показывая, что слушает.
— Все они поставлены на запись, на случай каких-нибудь
форс-мажорных обстоятельств. Охранники их не просматривают, просто меняют
кассеты, потому что смотреть там, как правило, нечего. Об этих камерах известно
только… службе безопасности, и то не всей…
— Ну и что?
Дудников достал из портфеля кассету.
— Можно? Тимофей кивнул.
Дудников вставил кассету в видеомагнитофон.
— Вот. Это камера, которая стоит на этаже юридической
службы. Видите? Запись сделана третьего декабря.
Тимофей рассматривал черно-белое изображение коридора, людей,
которые беззвучно двигались туда-сюда, двери, которые бесшумно открывались и
закрывались. Какой-то человек медленно вышел из распахнутой двери, постоял,
выискивая что-то в карманах, потом медленно двинулся прямо на камеру. В углу
телевизора в длинном окошке бежали секунды.
— Да это же Долголенко, мать его! — вдруг заорал Тимофей в
полный голос и посмотрел на шефа безопасности. — А?
Дудников кивнул и открыл рот, чтобы сказать что-то, но
Тимофей не дал.
— Постой, Владимир Алексеевич! Не может быть, чтобы эта твоя
запись была от третьего декабря! Долголенко к нам в последний раз приезжал…
когда?
— В ноябре, — подсказал Дудников. — Сразу после праздников.
Девятого или десятого.
— Ну?
— В этом-то вся штука, Тимофей Ильич! — сказал Дудников со
скромным торжеством в голосе. — Это не родная кассета. Это перезапись. Родной в
видеотеке нет.
— Что ты несешь? — спросил Тимофей Ильич и уперся в него
тяжелым взглядом. — Какая такая перезапись?
— Тимофей Ильич. — Дудников остановил запись. Черно-белые
люди замерли посреди черно-белого коридора. — Третьего декабря какой-то
человек, который знал, что в коридоре есть камера, зашел в кабинет Шубина. Сам
Шубин третьего декабря был в Швейцарии, я проверял. Этот человек сделал все,
что ему нужно, вышел и спокойно отправился домой, зная, что кассеты мы не
просматриваем, а просто пишем на них то, что происходит в коридоре. Однако он
знал, что должен эту кассету из видеотеки изъять, потому что в случае разбирательства
она обязательно всплывет. Собственно, она и всплыла… — Ну?
— Поэтому этот человек поменял кассету. Он вытащил ту, на
которой было записано то, что происходило третьего декабря, и поверх нее
записал съемку с первой попавшейся более ранней кассеты. Они ведь все похожи
друг на друга как две капли воды, Тимофей Ильич. Ему не повезло, что на ней
оказался Долголенко, который в Москву наезжает раз в месяц, да и то не всегда.
А теперь и вовсе не наезжает, потому как вы его… того… уволили. Он даже и не
смотрел, что там записано, ему это совершенно не важно.
— Так, — сказал Тимофей. — Ясно.
Дудников нажал кнопку на пульте, и кассета выехала из
видеомагнитофона с негромким приятным звуком.
— Все на самом деле ясно, Тимофей Ильич, — произнес он
осторожно. — Только у одного человека, кроме вас и меня, есть доступ в
видеотеку. Он знает, как подходить, чтобы камера его не увидела.
Тимофей молчал, постукивал “Паркером” по столу. Дудников
тоже помолчал, а потом продолжил, как бы пробираясь на ощупь по болоту —
реакции Кольцова он не мог себе представить:
— Помните, мы эти камеры вместе обсуждали… Кстати, на одной
из кассет я увидел, как открывается дверь в видеотеку. Только дверь, человека,
который ее открывает, не видно. На самом деле все проделано достаточно
грамотно.
— Грамотно? — переспросил Тимофей Ильич, и Дудников
моментально смолк. — Когда ты все окончательно проверишь, Владимир Алексеевич?
— Завтра. Максимум послезавтра. Никаких прямых доказательств
нет, так что придется еще рыть…
— Надо рыть — рой! — велел Кольцов раздраженно. — Дальше-то
что делать станем? В Генеральную прокуратуру кинемся?
— Это сложный вопрос, Тимофей Ильич, — признался Дудников.
— Я и сам знаю, что сложный, — ответил Кольцов. — Был бы
простой, я бы у тебя не спрашивал, Владимир Алексеевич. А Шубин что?
Дудников неожиданно улыбнулся.
— Шубин не дурак, Тимофей Ильич, — произнес он как-то
непонятно. — Я так думаю, что он нам с доказательствами как раз очень поможет.
