Ворота не шелохнулись. Егор протяжно вздохнул и нажал кнопку
еще раз. Потом еще.
Потом снова нажал и долго не отпускал, уже понимая, что в
гаражных мозгах что-то заклинило и сейчас придется вылезать из машины, звонить
в звонок и ждать, когда охранник проснется и откроет ему вожделенный путь
домой. Откройся, Сезам…
Какой длинный день, какой чудовищно длинный день, и он все
никак не кончится!
Соблазн бросить машину у ворот и пойти спать был велик, но
Егор пересилил себя. Бросить, конечно, можно, но утром он точно найдет ее без
колес, приемника и ветрового стекла. Это мы уже проходили, спасибо, не надо. В
припадке безнадежной жалости к себе он еще раз нажал и отпустил кнопку
дистанционного управления.
Ничего.
Тогда он от души послал подальше ворота, машину и всю свою
неудавшуюся жизнь и открыл дверь.
Плотный холодный ветер рванул полы пиджака, закинул за плечо
галстук, хлестнул по лицу, как будто сырой перчаткой. Егор поймал галстук и
быстро застегнул пиджак. Только бы охранник спал не слишком крепко…
Неясная тень мелькнула за полированным боком машины, и Егор
настороженно оглянулся. Конечно, район спокойный и дом охраняется всеми
способами, которые только можно купить за деньги, но все же в Москве живем, не
в Женеве…
Фонарь освещал машину и пятачок асфальта перед воротами, а
сзади и сбоку растекалась непроглядная осенняя темень, и в ней невозможно было
ничего разглядеть.
Ключи… А, дьявол, ключи он оставил в зажигании. Идиот!
Тень мелькнула снова, уже ближе и определеннее, и Егор вдруг
подумал, что под этим чертовым фонарем его самого отлично видно, а он не может
рассмотреть ничего, что выходит за границы магического круга, очерченного
желтым светом. Он сделал еще шаг и поднял руку, чтобы позвонить, когда из
темноты на него прыгнуло нечто тяжелое, кожаное, воняющее перегаром и давно не
мытым телом. Прыгнуло, отбросило занесенную руку и пробормотало в ухо:
— Не рыпайся, мать твою…
Егор и не думал рыпаться. Чего-то в этом духе он и ожидал,
когда заметил шевеление за машиной, а дергаться, пока он не рассмотрел, с кем
имеет дело, было бессмысленно.
Ну и день. Просто петь хочется от радости.
— Посмотри в карманах! — скомандовал из темноты второй. —
Может, у него там пистолет.
Пистолет у Егора был, но не в кармане. Сдерживаясь, чтобы не
врезать наугад по сопящей от страха и напряжения морде, он дал себя ощупать.
Ясное дело, никакого пистолета в карманах не обнаружилось. Зато обнаружился
бумажник, который был так лихо выужен, что затрещала подкладка. Жалко пиджак,
Егор надел его только во второй раз. Сволочи, такую вещь испортили…
— Поставь его лицом к стенке, — продолжал руководить второй.
— Ну ты, давай поворачивайся, твою мать!..
— Чего надо? — спросил Егор, тоскуя о порванном пиджаке. —
Надо-то чего?
— Давай мордой к стенке, сволочь! — заверещали из темноты. —
Ну?!
Тот, который шарил по его карманам, вцепился Егору в волосы
и сильно толкнул вперед, к кирпичной стене. На ногах Егор удержался, но
споткнулся и выставил руки, чтобы не упасть. Ладони размазало по кирпичам, и
стало больно. От этой неожиданно сильной боли Егор вдруг озверел. Его никто не
бил уже лет двадцать.
— Тащи его сюда, мать его! — скомандовал невидимый
руководитель операции. — Там кругом охрана, мать ее…
Должно быть, это выглядело живописно — темная ночь,
беспомощный, напуганный мужчина в дорогом костюме, с закинутой головой, шипящий
от унижения и боли, и два матерящихся сопляка, чувствующих, что “наша взяла”. В
том, что на него напали какие-то сопляки, Егор уже не сомневался. Пожалуй, он
даже знал, что им от него нужно.
Стараясь не делать лишних движений, чтобы не получить по
физиономии — завтра на работу! — Егор послушно шагнул в темноту и оказался
прижатым к холодной железной решетке, огораживающей двор его дома.
Рыбьей чешуей блеснула сталь, и Егор почувствовал у горла
холодное лезвие.
Все по правилам, как в кино.
Вот козлы!
Глаза быстро привыкли к темноте. Еще в армии ему говорили,
что он видит в темноте, как кошка. Очки придавали ему элегантно-отстраненный
вид, но видеть не мешали. Впрочем, придуркам об этом не было известно.
Рука, заломленная за спину, сильно ныла, и ладонь, кажется,
кровоточила. Этого еще не хватало.
Тот, первый, продолжал ломать его руку и тяжело сопеть в
ухо, второй приблизился, придирчиво осмотрел Егора, понял, что он не
представляет никакой опасности, и вдруг ни с того ни с сего рванул его за
галстук.
Егор хрюкнул — галстук впился в шею, мгновенно стало трудно
дышать и потемнело в глазах.
— Ну ты! — сказал второй ласково и приблизил физиономию к
покрасневшей щеке Егора. — Небось давно уже в штаны наложил, а? Смотри, Вован,
дяденька уже в штаны наложил, а мы ему даже больно не сделали. Эй, дяденька! Мы
тебе еще больно не сделали, а ты уже… Мы с тобой поговорить хотим, дяденька. Ты
не бойся, мы тебя сильно бить не будем. Немножко только поучим, мать твою… Мы с
тобой поговорим малость, а ты нам бабок дашь. Ты же не жадный, а, мужик? Мы
жадных не любим! Пошел в машину, быстро!
И он снова дернул Егора за галстук.
Егор решил, что с него хватит.
Свободной левой рукой он быстро и точно ударил по шее
разговорчивого сопляка и даже успел заметить в его глазах несказанное
изумление, прежде чем тот захрипел и рухнул на асфальт. Остолбеневшему от
неожиданности Вовану он коротко заехал в физиономию, поймал выскользнувший, как
рыбка, нож и положил в карман пиджака. Вспомнив про пиджак, он посмотрел на
присевшего от удара противника и ударил еще раз. Просто так, от злости.
Калечить их он не собирался.
Пока они, кашляя, ковырялись на асфальте, Егор осмотрел свои
руки. Кожа кое-где была содрана, и правая ладонь сильно кровоточила, а ему
завтра с шефом встречаться!.. В самый раз обмотаться бинтами — и к шефу. Полный
вперед.
Морщась, Егор посмотрел под ноги, стряхнул с ладони кровь и
за шиворот поднял руководителя операции.
Руководитель закатывал глаза и шумно сглатывал. Опасаясь,
что юнца вырвет прямо на его многострадальный галстук, Егор брезгливо
отстранился, но куртку не выпустил.
— Я же спрашивал, — сказал он и встряхнул то, что болталось
внутри куртки, — чего нужно? Когда взрослые спрашивают, отвечать надо.
Руководитель высунул язык и коротко задышал, как
перегревшаяся на солнце собака. Ему было плохо — и хорошо станет еще не скоро,
это Егор знал точно. Из собственного опыта.
