«…Сегодня ночью на трассе Москва – Санкт-Петербург был сбит насмерть житель одной из близлежащих деревень Рубен Бижоев. Наезд, повлекший за собой смерть, был совершен полковником Василием Ивановичем Москвитиным, находившимся в крайней степени опьянения…»
Архипов обернулся и посмотрел на экран, где девушка, стоя под зонтиком, показывала на дорожные знаки и разбитые ограждения. Архипов вспомнил, что фамилия Марины была – Москвитина. Знакомая фамилия заставила его прислушаться чуть внимательнее, хотя вероятность того, что речь идет именно о Маринином муже, была минимальной. Да даже если бы это оказался он, что с того. Маринин муж сбил человека. Допустим. Эка невидаль. Полковник полиции сел пьяным за руль – какие события! Просто «из ряда вон».
«…Как удалось выяснить впоследствии, шокирующий инцидент произошел в четыре часа ночи и был полностью запечатлен на видеорегистратор Москвитина. Однако на этом события не закончились. Гражданин Москвитин, продолжая двигаться на высокой скорости, доехал до дома своей любовницы, имя которой не раскрывается в интересах следствия, и разбил машину о сооружения возле подъезда…»
Архипов, сам не зная почему, внезапно почувствовал волнение. Он привстал и подошел к телевизору вплотную. Черный, почти полностью затонированный джип дорогой марки наехал на стенку и застрял в груде разрушенного кирпича. Машину Архипов не узнал, но что-то неуловимо знакомое было в этой картине.
«…После этого полковник полиции проник в квартиру своей любовницы, где в скором времени, по словам соседей, послышались громкие крики, а затем раздался выстрел. Из чувства личной мести Москвитин выстрелил в свою любовницу. Соседи показали, что Москвитин пробыл в квартире не более получаса. Выстрел прозвучал около половины пятого утра…»
Архипов увидел, как на экране появились какие-то люди в домашних халатах. Лица их были белыми, искаженными съемкой в затемненном тамбуре квартиры. Они что-то поясняли и размахивали руками, после чего на экране появился Москвитин – пьяный мужчина лет шестидесяти, с отекшим, одутловатым лицом. Архипову стало вдруг интересно, этот ли жуткий тип – Маринин муж. Если да – то ей никакие деньги не помогут. Жить с таким… Бр-р-р! Кровь стынет от одной мысли, до чего мерзкий тип.
«– …Зачем вы это сделали?
– …Никаких комментариев, – пробормотал полковник.
– …Кем вам приходится потерпевшая? – спросила Москвитина девушка, что до этого присутствовала в кадре и докладывала о происшествии на дороге, где сбили человека.
– …Она мне была… женщина, – пробормотал полковник, после чего перевел взгляд на журналистку и зло прибавил: – Все вы – твари».
Тут журналистка принялась показывать, где произошел выстрел, и Архипов внезапно вскрикнул от ужаса. Он не мог не узнать бежевый диван, на котором еще несколько часов назад сидел и слушал Юлю, когда та цинично говорила о своем муже… И подробно заснятое кровавое пятно на нем…
«…Как рассказала сестра потерпевшей, причиной случившейся драмы стало желание потерпевшей расстаться с гражданином Москвитиным.
– Разве кому-то позволяется стрелять в людей, если от них хотят уйти?! – В кадре возникло заплаканное лицо Юлиной сестры Даши.
– В каких отношениях ваша сестра состояла с подозреваемым?
– С подозреваемым? – растерянно переспросила Даша.
– С Москвитиным, – пояснила журналистка.
– Он… она…
– Ну, они жили вместе?
– Да. Она жила с ним. Она давно уже хотела от него уйти, но не знала, как это сделать.
– Она боялась его?
– Шутите? Конечно, боялась. Она встретила человека…»
Какое-то время журналистка еще смаковала подробности, и Архипов смог увидеть бледную, страшную, с размазанной по лицу косметикой Марину, курящую у кухонного окна. Сюжет кончился так же неожиданно, как и начался, оставив Архипова в состоянии паники и леденящего душу страха. Единственное, о чем журналистка забыла сказать (или он не услышал), так это то, что случилось с потерпевшей – с Юлией Владимировной Твердой.
Глава 20, в которой к ней нельзя, но если очень хочется – то можно.
Бог одарил меня, Юлию Владимировну Твердую, многими талантами, из которых самыми нужными были умение врать и принимать молниеносные решения. Впрочем, даже если эти таланты и не были даны мне от природы, я сделала все, чтобы их развить. Они были очень и очень нужны мне во времена моего детства и юности. Когда где-то спрашивали о моих родителях, я всегда была готова рассказать одну из нескольких заготовленных для таких случаев историй. Родители могли: уехать в командировку, быть на работе, на даче, на огороде, на море, ушли в ЖЭК, уже видели дневник, расписались и сразу ушли в дальнее плавание. Училась я так себе по всем предметам, кроме так называемых профильных. Танцевать я любила до безумия, до экстаза. Могла заниматься у станка часами, чтобы отточить какое-нибудь одно движение. А иногда я просто приходила и закрывалась в балетном классе (порой даже пробираясь туда через окно), чтобы потанцевать немного только для себя. Потому что на душе как-то тяжело, или проблемы какие-то, или мать опять пришла пьяная, а ее дружки вынесли из дома обеденный стол, хотя много ли они смогут выручить за эту старую рухлядь?
Я всегда перетанцовывала все свои проблемы, такая уж у меня была психотерапия. И в результате добивалась успехов. Я показывала успехи постоянно, в течение нескольких лет. На меня даже приезжали смотреть из других районов, я выигрывала призы в местных конкурсах. Мне прочили большое будущее, и в этих посулах я видела для себя некий знак, перст судьбы. Да, у меня темное прошлое, но у меня, у Юли Твердой – большое будущее.
Однако вместо большого будущего мать принесла в подоле. Это было страшно настолько, что хотелось подлететь к ней и отхлестать по щекам. «Ты о чем думаешь, пьяная калоша? Куда? Кому ты хочешь этого несчастного ребенка подкинуть? Своей старой матери? Мне? Мне всего десять лет, очнись, приди в себя!» Но мать ходила, погруженная в собственное бессознательное, как в туманный утренний кисель из воздуха и теплого дождя, и ее ничто не волновало.
В результате жизнь заставила меня во многом подстраиваться: я научилась копить и прятать деньги, научилась воровать, а врать стала так естественно и правдоподобно, что любо-дорого посмотреть. То, что у меня впереди большое будущее, теперь уже было не так уж очевидно. Если бы не Ада Федоровна, которая тянула меня к свету, как бегемота из болота, и не обращала внимания на то, что я упираюсь… Я уехала в Москву только после того, как Ада Федоровна пообещала осуществлять некоторый контроль за жизнью веселой, бесшабашной и наивной Дашки, которая никому, кроме меня и бабы Зоси, и нужна-то не была. Когда я уезжала, Дашка только-только пошла в школу, и я часто решала ее проблемы, звонила и врала учителям, что я – Дашкина мама. И что я уехала в Москву на заработки. Вранье и тут помогало весьма эффективно, во всяком случае о реальной маменьке в ее классе, кажется, так и не узнали. Мы с бабой Зосей вполне ее заменили.
