— Ну конечно. Она очень меня любила, больше других внуков и
племянников. У нее еще двое племянников, Соня и Владик. Бабушкина сестра, тетя
Александра, намного младше бабушки, и ее дети почти мои ровесники. Владику
бабушка оставила картины, Соне — бриллиантовое ожерелье, старинное и очень
дорогое, а тете Александре Библию. — Тут Настя улыбнулась. — Они никогда не
ладили, бабушка и тетя Александра. Тетя считала, что бабушка живет
непозволительно легкомысленно. Они всегда из-за этого ссорились и в последнее
время почти не виделись. Бабушка говорила, что слишком стара, чтобы тратить
драгоценное время на выяснение отношений.
— Значит, — заключил Кирилл, — если вы не убивали вашу
бабушку, это сделал кто-то из любящих родственников. Правильно я понял?
Настя вдруг изменилась в лице так сильно, что Кириллу
показалось, что она сейчас хлопнется в обморок. Он даже отодвинулся немного,
чтобы успеть ее подхватить.
— Я боюсь об этом думать, — выговорила она, старательно
складывая губы, как будто контролируя каждое слово, — я не могу об этом думать.
Потому что если это правда, даже частично, значит, вся моя жизнь кончилась.
Навсегда. Понимаете?
Он молчал, глядя на нее.
— Моя семья — самое главное в моей жизни. Все имеет смысл,
только когда есть семья. Всю жизнь я очень люблю родителей, бабушку, тетю,
Сережку, Соню, всех. Я не помню ни одного Нового года, когда бы мы не
собирались у бабушки. Даже когда я в университете училась. Надо мной весь курс
смеялся, потому что все в общежитии праздновали, шампанское пили, по углам
целовались, а я у бабули на даче с мамой и папой гуся жареного ела. Иногда я от
них устаю, иногда они меня бесят, особенно тетя Нина, которая всех учит жить,
но я их люблю. Вернее, только их я и люблю. И если то, что вы говорите, правда,
значит, вся моя жизнь — псу под хвост.
— А Киру? — спросил Кирилл, пропустивший мимо ушей большую
часть ее речи.
— Что — Киру?
— Киру вы не любите?
— Господи, что вы все время меня о нем спрашиваете?
Он спрашивал потому, что этот Кира не давал ему покоя,
просто в бешенство приводил.
У девушки с гладкими темными волосами, бледными щеками и
зелеными петербургскими глазами не должно быть фактурного пляжного любовника.
Тем не менее он был, и его наличие оскорбляло Кирилла.
— Кира совсем из другой оперы, Кирилл Андреевич, — сказала
она и потянула со свободного стула его давешнюю газету, взятую «для форсу».
Развернув, она стала зачем-то внимательно ее изучать. — Мне двадцать девять, на
горизонте никого, на работе сплошь сорокалетние пузатые придурки, которые всем
рассказывают, как у них не сложилась семейная жизнь, и… в общем, это совсем
неинтересно. А вы читаете по-английски?
— С трудом, — почему-то честно ответил Кирилл, и она
посмотрела на него с печальным изумлением.
Официант принес какие-то сверхсложные салаты, которыми
славился этот ресторан, и некоторое время они молча ели, как будто обдумывая
то, что только что сказали, а еще больше, чего не сказали друг другу.
— Слава богу, что вы приехали, — наконец произнесла она, —
мне совершенно не с кем поговорить об этом. Не с Кирой же, в самом деле!..
Кирилл Костромин уже почти поверил в то, что приехал в Питер
исключительно затем, чтобы встретиться с ней в этом ресторане — так она на него
действовала.
Странный это был вечер. Ничего подобного с ним не случалось
много лет, с тех самых пор, как он воображал себя посланцем Космоса, призванным
спасти человечество от скверны. Да и тогда все это происходило не с ним, а с
тем Кириллом, который был хиппи и носил старательно разрезанные в нескольких
местах джинсы.
— Ну ладно, — снизошел он, доев салат до крошечки, —
излагайте.
— Что? — не поняла она.
— Бросьте, госпожа Сотникова. Вы — девушка энергичная и
умненькая. Прелюдию я выслушал, переходите к адажио.
— К какому адажио?
— Давайте дальше. Что вы надумали делать? Вы ведь что-то
надумали, правда?
— Откуда вы знаете?
Он хотел было сказать «от верблюда», но верблюд никак не
укладывался в образ столичного бизнесмена на ужине с молодой интеллектуалкой.
— Я очень умный, — заявил он, чувствуя себя именно таким.
— Понятно.
Это было сказано с ощутимой иронией, и он вдруг смутился.
Далась она ему, эта девица! С чего это он так хвост
распушил? Ладно бы еще хороша была, а то ведь нет ничего, только что глаза
зеленые и умненькая. Или он просто устал от макак, вроде Леночки Брускиной,
которые годились только для одного, простого и понятного дела, а разговаривать
с ними было так же невозможно и тоскливо, как в жару пропалывать щавель на
колхозном поле. И, главное, так же бессмысленно.
— Ну так что, госпожа Сотникова?
— Почему вы все время называете меня госпожой? — спросила
она и улыбнулась бледной улыбкой. — Может, мне тоже называть вас господин
Костромин?
Он приложил столько усилий, чтобы иметь возможность
называться господином Костроминым, что, даже случайно произнесенное, это
обращение доставляло ему удовольствие.
— Вы можете называть меня Кирилл, раз уж мы с вами ужинаем
второй раз.
— А вы меня — Настей. Мне так проще.
— Ладно. Настя. Что вы придумали?
— Я должна все выяснить, — заявила она решительно, как о
давно продуманном, — до конца. Я должна знать, кто убил мою бабушку и за что.
— Это проще сказать, чем сделать. Или вы наймете частного
сыщика?
— Я не могу никого нанимать. Это касается моей семьи, и я не
стану вмешивать в это дело посторонних. Ни в какое торжество закона я не верю.
Я могу только разобраться сама.
— Все это очень красиво, — сказал Кирилл с раздражением, —
но, по-моему, совершенно невозможно.
— Возможно. Я уговорила всех пожить неделю на петергофской
даче. Как бы в память о бабушке и затем, чтобы разобраться с ее наследством.
Ну, чтобы Сережка забрал свои книги, Владик картины, Соня бриллианты и так
далее. Все согласились, потому что сейчас все за мной ухаживают. Я… с трудом
все это пережила, заболела даже. Владик, по-моему, считает, что у меня
временное помрачение рассудка, но он тоже согласился приехать. Тетя Александра
сказала, что сестра ее не признавала, так она хоть после ее смерти поживет в
хоромах, в которых та жила всю жизнь. За неделю я что-нибудь выясню.
Обязательно.
