— Ничего вы не выясните, — сказал Кирилл. Ее самоуверенность
его раздражала.
— Почему?
— Какой номер у моей машины?
— Что?!
— Номер. Номер моей машины вы помните?
— Нет. А почему я должна помнить?
— Потому что вы рядом с ней полчаса стояли. И не запомнили?
Вы же на номера смотрели и спрашивали, из Москвы я или нет?
Она молчала.
— Номер вашей «Хонды» Р468ХХ. Портфель вы кладете не на
соседнее кресло, а запихиваете между сиденьями. Кстати, непонятно, как вам при
этом удается ставить машину на «ручник». Когда вы за рулем, сигарету вы держите
в левой руке.
— Господи, — пробормотала она, — как вы все это заметили?!
— Я начинал дальнобойщиком. Если трассу не знаешь, со
стоянки лучше не выезжать. Вам как раз со стоянки выезжать нельзя. Вы ничего
вокруг не видите, наблюдать не умеете, детали вас не интересуют. Какой из вас
сыщик? Что именно вы станете выяснять за эту неделю? Кто из многочисленных
родственников ненавидел вашу бабушку больше всех?
— Не знаю, — потерянно сказала она, — я об этом не думала.
— Кто еще упоминается в завещании? К кому перейдут дом и
бриллианты в случае смерти нынешних наследников? Вашей, к примеру? Или этой
Сони, которая получила ожерелье? Сколько оно может стоить? Тысячу долларов?
Две? Десять? Где она станет его хранить, если оно на самом деле чего-то стоит?
Кому из ваших так нужны деньги, чтобы из-за этого убить? Вы все это выяснили,
обдумали и приняли решение, так?
— Нет, — сказала она. — Не так.
— Не так, — повторил Кирилл, — об этом я и говорю.
И попросил у официанта средиземноморский соус. Он любил
озадачивать прислугу.
— Не лезьте вы в это дело, уважаемая госпожа Сотникова.
Настя. Ни черта вы ни в чем не разберетесь, только дров наломаете.
— Вы правы, — согласилась она и стала с ожесточением
кромсать нежное мясо, — конечно, вы правы. Только я все равно должна выяснить,
кто убил мою бабушку. И за что.
— Ясно, — подытожил Кирилл, — как вам вино?
— «Шаторез», лоза пятьдесят третьего года? — спросила она
язвительно. — Так это называется?
— Послушайте, — возмутился он, — зачем вы мне грубите? Это
не я вас, это вы меня приглашаете на свидание, уже во второй раз.
— У нас свидание? — ничуть не смутившись, уточнила она.
— Нет, — буркнул он.
— Так я и знала.
— Что вы знали?
— Что у нас не свидание.
— А вы думали, что у нас свидание?
— Мне не везет на свидания, — пожаловалась она, словно
забыв, что они почти ссорятся. — Бабушка всегда меня ругала, говорила, что я
слишком большое значение придаю этому вопросу. Те, с кем мне хочется пойти на
свидание, меня почему-то не приглашают. А с кем не хочется, я не хожу. Хорошо,
что вы в Москву уезжаете, а то бы я вас опять пригласила и чувствовала себя
идиоткой.
Тут Кирилл Костромин перепугался.
У него со свиданиями тоже была большая проблема.
Никогда в жизни, с тех пор как ему исполнилось двадцать, его
не интересовали многометровые ноги и голливудские груди. До двадцати они имели
основополагающее значение, а потом перестали. Все это было хорошо как бы в
дополнение к чему-то более человеческому, а ничего человеческого ему не
попадалось.
Время от времени он, конечно, затевал какие-то более или
менее бессмысленные романы с ногами и бюстами, но очень быстро уставал и
расставался безболезненно и легко. Все его ровесницы давно были разобраны, а
оставшиеся или никуда не годились сами по себе, или были ему неинтересны. Его
пугали до полусмерти женщины-вамп, помешанные на карьере, и осатаневшие от
одиночества и нищеты старые девы, бросавшиеся на него, как быки на матадора. С
юными созданиями он маялся от скуки, слушать Децла не желал, не знал по именам
знаменитых диджеев и не хотел получить в подарок «уникальное Пепси-радио».
Однажды он провел выходные с девицей, которая искренне считала, что Иосиф
Бродский — это древнееврейский философ. Между прочим, девица обучалась в
престижнейшей юридической академии и слыла там за начитанную.
Хорошо хоть, она не считала, что он американский модельер.
Повезло Бродскому.
Не то чтобы Кирилл Костромин был блестяще образованный
интеллектуал, но все же ему хотелось иногда поговорить хоть о чем-нибудь,
отличном от сезонных скидок в «МЕХХ», и о том, что вчерашняя премьера в
«Кодаке» — «полный отстой». Впрочем, если попадались такие, которые посещали
«МЕХХ» и «Кодак», можно было считать, что ему повезло. Хуже обстояло с теми,
кто посещал дискотеку «От винта» и бар на Преображенке.
Настя Сотникова была первой женщиной за много лет, с которой
он на самом деле разговаривал. И это его путало.
— Кирилл Андреевич, я просто так сказала. Вы не
беспокойтесь. Это мой родственник Владик считает, что у меня помрачение
рассудка, а на самом деле я вполне дееспособна. Я не стану больше приставать к
вам со свиданиями. Честно. Спасибо и на этом. Вам когда в Москву?
— В понедельник я улетаю в Дублин. Отсюда, из Питера.
Вернусь через две недели, тогда и поеду в Москву.
— У вас отпуск или командировка?
— Отпуск.
— Господи, это такое счастье — отпуск. Когда вы вернетесь, я
уже все буду знать.
— Ну да, — сказал Кирилл жестко, — или вас к этому времени
похоронят рядом с бабушкой.
— Почему? — спросила она испуганно.
— Да потому, что, как только вы полезете со своими
выяснениями в банку с пауками, паук-убийца от вас избавится. От вас избавиться
легче легкого. Даже не на счет «три», а на счет «раз». Въедете вы на вашей
дохлой машине в какую-нибудь речку, благо речек тут у вас полно, и дело с
концом.
— Я не въеду, — проговорила она храбро, — я машину десять
лет вожу.
— Да от вас и не требуется въезжать. Вас где-нибудь
придушат, а машину под горку скатят, только и всего. Вы ведь даже
приблизительно не представляете себе мотивов. А вдруг и вправду какие-нибудь
деньги замешаны, отличные от тысячи долларов? Или произведения искусства? Вы
бабушкины документы, дневники, бумаги смотрели? Наверняка ведь они в доме есть,
если она в нем всю жизнь прожила.
— Нет, — сказал Настя, чувствуя себя круглой идиоткой, —
ничего я не смотрела. Я посмотрю сегодня. У меня как раз будет время до
понедельника.
