— До понедельника! — фыркнул Кирилл.
— Кофе? — нежно спросил выткавшийся из воздуха официант. —
Эспрессо? Капуччино?
— Мне, если можно, большую чашку, — попросила Настя и
улыбнулась официанту, чего Кирилл никогда не делал. Официант улыбнулся в ответ
вполне человеческой улыбкой, — и покрепче.
— Мне то же самое и минеральную воду «Перье». Холодную. С
лимоном. И сигареты «Парламент».
— Конечно.
Настя посмотрела в спину официанта, который двигался как
балетный танцор, а потом взглянула на Кирилла:
— Неужели вы и вправду считаете, что меня могут… убить?
— Убили же вашу бабушку, — он равнодушно пожал плечами, —
почему не могут убить вас?
— Потому что это невозможно, — выговорила она отчетливо, —
невозможно, и все.
— Возможно все.
— Нет, — сама себе сказала она, — нет. Не может быть.
В эту секунду, когда она сказала себе «не может быть», он
принял решение.
Оно пришло само, как все важные решения в его жизни, и он
должен был только сделать выбор — принять его или забыть о нем. За десять лет
из водителя большегрузных машин он стал владельцем процветающей, агрессивной и
хищной, как новорожденный динозавр, компании. Он умел быстро и правильно
оценивать приходящие к нему решения.
Он ничего не потеряет, кроме времени. Если попытка будет
неудачной, он впишет ее в графу «непредвиденные обстоятельства» и станет жить
дальше. Если она окажется удачной — ну хоть на этот раз! — никакие Децлы, а
заодно и Бивисы и Бадхеды женского пола ему больше не понадобятся.
«Ах, как намаялась я с тобой, моя попытка номер пять» —
завывал кто-то у него в приемнике, когда он ехал в Питер.
И все-таки было очень страшно.
Несмотря на тридцать два года, на опыт, на отточенное за
много лет умение контролировать ситуацию и оборачивать ее в свою пользу.
— Настя, — сказал он, в затылке стало тяжело, — бросьте вы
эту вашу затею к черту. Поехали со мной в Дублин. В понедельник. Хотите?
К ее чести, она не стала корчить никаких рож и с возмущением
выбегать из зала тоже не стала.
— Нет, — сказала она спокойно, — не хочу.
— Почему?
— Вы мне очень нравитесь, — объявила она решительно, — я не
хочу с вами никакого отпускного романа. Я потом из него не вылезу много лет. Но
за предложение спасибо. Вы мне польстили.
В затылке немножко полегчало.
Он ей нравится. Он нравится ей так, что она опасается, что
влюбится в него. Если только он все правильно понял.
— Я не маньяк-убийца, — сообщил он на всякий случай, — и у
меня нет жены и трех малюток.
— Как это вас никто до сих пор не слопал? — искренне
удивилась она.
— Меня слопать трудно, — сказал он, быстро соображая, что
делать дальше, — я очень осторожный. Близко никого не подпускаю.
Она кивнула:
— Правда, спасибо вам, Кирилл Андреевич.
— Пожалуйста, — ответил он, рассердившись, — не за что. Раз
не хотите в отпуск, давайте попробуем с другой стороны.
— С какой стороны?
— С другой. Давайте проведем это ваше чертово расследование.
Все равно без меня вы не справитесь. Отпуск нам не подходит, пусть будут
трудовые будни.
— Какие будни, Кирилл Андреевич? — спросила она осторожно,
рассматривая его, словно пытаясь на взгляд определить, не сошел ли он с ума. Он
и сам хотел бы это знать. — Вы же послезавтра улетаете в Дублин.
— Я могу улететь в Дублин через неделю. За неделю мы
выясним, что произошло с вашей бабушкой, вы проникнетесь ко мне уважением и
благодарностью, и я этим воспользуюсь, чтобы вас соблазнить.
— Вы от меня без ума? — уточнила она.
— Вы мне даже не нравитесь, — сообщил он, — но у вас есть
чувство юмора, характер, зеленые глаза, и вы знаете стихи «каждый выбирает по
себе». Этого мне пока достаточно.
— Я еще говорю по-английски, играю на пианино и пеку
изумительные плюшки, — доложила она голосом первой ученицы, — могу наизусть
продекламировать стихотворение «Памяти Добролюбова». Девятый класс средней
школы. Пушкин написал «Евгения Онегина», а Лев Толстой «Анну Каренину».
— Вы точно уверены, что не наоборот?
— Сто пудов, — сказала она сосредоточенно, и он захохотал
так, как никогда не хохотал в ресторанах — громко и от души.
Он вообще никогда не делал на публике ничего такого, что
могло бы поставить его в дурацкое положение. Он все время контролировал себя как
будто со стороны, ему всегда было дело до того, кто и что о нем подумает.
Спохватившись и даже вроде устыдившись, он хлебнул горячего
кофе, поморщился и быстро запил водой.
— Ну что?
— Я не очень понимаю, как все это будет, Кирилл Андреевич, —
сказала она неуверенно, — а вы?
— А я понимаю. Вы привезете меня в Петергоф и скажете
родственникам, что я и есть… ваш Кира. Вряд ли кто-то из ваших с ним знаком.
Или знаком?
Она отрицательно покачала головой.
— Ну вот. Видите, какой я умный. Мы вместе попробуем
определить убийцу, при условии, что было убийство и что родственники имеют к
нему отношение. Если в конце недели мы не перегрызем друг другу глотки, значит…
Значит, расчет был правильным, и ты сможешь успокоиться и
перестать искать среди ног, бюстов и акульего щелканья зубастых пастей кого-то,
кто был бы тебе просто приятен, с кем можно было бы поговорить, кто никогда не
станет называть тебя Кирой, с кем можно будет разделить Дублин, и уют старого
отеля, и субботнюю утреннюю лень, и бутылку пива — одну на двоих — перед
телевизором, и суматоху сборов на работу, и накатывающую временами усталость и
безысходность.
Может быть, он даже расскажет ей про то, как ненавидит
бедность, и как весь класс смеялся над ним, когда на физкультуре он пытался
всунуть ноги в войлочных башмаках в ременные крепления доисторических лыж, и
как недавно в Австрии он купил себе самые дорогие горные лыжи. Купил просто
потому, что ненавидел те, со свиными перекрученными ремнями вместо креплений.
Он никогда и никому об этом не рассказывал.
— То есть всю неделю вы будете жить со мной в бабушкином
доме и делать вид, что вы и есть Кира, — уточнила она с дрожащей нервной
улыбкой, — вы познакомитесь с моими родными и станете следить за ними, чтобы
определить, кто из них убийца. Они будут думать, что вы мой… любовник, а на
самом деле вы советский разведчик Максим Максимович Исаев.
