— Ты завидуешь, Светка, — сказал Владик, — у ребят все
хорошо, а ты комплексуешь. Как все стервы.
— Владик, прекрати, — велела Нина Павловна.
— Это некрасиво, — подтвердила тетя Александра. — Хотя я
думаю, что Владик хотел сказать, что Света всегда одета так… вызывающе. У
молодых женщин сейчас начисто отсутствует достоинство. Одни совершенно открыто
живут с любовниками, другие одеваются как кокотки.
— Лучше одеваться, как кокотка, чем как Соня, — сказала
Света. — Влад, у тебя есть сигареты? Я вчера целую пачку высадила.
— Есть, солнышко. «Мальборо» подходит?
Тетя Александра заволновалась:
— Света, я требую, чтобы ты разговаривала со мной уважительно!
Нина, скажи своей дочери, чтобы она придержала язык! Соня всегда одевается
скромно, и тебе, Света, надо бы быть поскромнее. Да еще сигареты! Ты что?
Лодочник?! Соня, где моя чашка? Налей мне молока. Только разбавь водой, цельное
молоко очень вредно. Света, не смей курить в моем присутствии! Меня стошнит.
— Может, принести тазик? — предложил Кирилл и, получив пинок
в лодыжку, долго соображал, от кого — Настя была далеко. С ним рядом сидела
Нина Павловна и — чуть в отдалении — Настин отец.
— Я сегодня готовлю обед, — объявила Настина мать торопливо,
— продукты мы привезли, только хлеба нужно купить.
— Я могу сходить, — предложил Сергей, до этого пребывавший в
загадочном молчании.
— Хорошо бы скамейку починить, — подхватила Настя, косясь на
тетю Александру, которая хватала ртом воздух и щипала на груди халат, словно он
ее душил, — ту, которую дед сделал. Она все перекосилась.
— Еще бы она не перекосилась! — фыркнула Света. — Сколько ей
лет? Сто? Ее не чинить, а сжечь надо.
— Жечь ее я не стану, — твердо сказала Настя, — Кирилл,
почините с отцом скамейку.
— Я хочу посмотреть свои картины, — объявил Владик и как ни
в чем не бывало закурил прямо под носом у своей мамаши, которую тошнило от
запаха табака. Мамаша не сказала ни слова. — Настюха, ты не знаешь, там есть
хоть что-то стоящее?
— Не знаю, Влад. Все картины в гостиной и в кабинете. Можешь
смотреть сколько хочешь.
— А забрать?
— И забрать, конечно, — сказала Настя с некоторым
недоумением, — это же твои картины.
Они все обращались к Насте, как будто именно она завещала им
картины и машины. Они спрашивали у нее разрешения и даже когда не спрашивали,
все время как бы оглядывались на нее. От того, что она была центром семьи, или
от того, что она была ближе всех к бабушке?
— Надо же, как люди весело жили! — продолжал Владик. —
Картины собирали, скамейки сколачивали, бриллианты покупали. А мы? С работы на
работу, с работы на работу, и все.
— Весело, да, — согласился Дмитрий Павлович, — отца после
войны посадили, а он, между прочим, генерал инженерных войск был. Сорока еще не
исполнилось. Он пять лет просидел, вернулся инвалидом и через два года умер. Не
жизнь, а рай.
— Я, между прочим, думаю, — сказал Владик, доверительно
понизив голос, — что это бабуля его отравила.
Кирилл быстро посмотрел на него. Нина Павловна со стуком
поставила на блюдце свою чашку. Тетя Александра перестала закатывать глаза, а
Сергей выпустил Мусину руку, которую пожимал под столом.
— Ты что? — спросила Настя напряженным голосом. — Спятил?
Владик ни на секунду не утратил своей безмятежной
вальяжности, продолжал мечтательно курить и щуриться на дым, как и полагается
после летнего завтрака на террасе.
— А что? — спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— У нее же был этот, как его? Ну на всех фотографиях они вместе. Мам, как его
звали?
— Владик, я не понимаю…
— Ну конечно, ты понимаешь. Ну этот Яков, который вместе с
дедом воевал, а потом его дед в Ленинград привез. У бабули был с ним роман, и
она деда спровадила в тюрьму, а сама осталась с Яковом. А?
— Влад, ты несешь что-то непотребное, — отрезала Нина Павловна,
странно взволновавшись. — Что за чушь? Откуда ты ее взял? Тетя, это вы ему
рассказали?
— Я?! — вскрикнула тетя Александра, как вчера в георгинах. —
Я?!
— Мама вышла за папу в сорок шестом году, ей было
девятнадцать лет, — продолжала Нина Павловна, — в сорок седьмом родилась я, а в
сорок девятом Дима. Под Новый год папу арестовали, Диме было три месяца. А
Якова Иосифовича посадили еще раньше. Какой роман? О чем ты говоришь? Мама
потом много лет помогала его семье. У него жена была и дочь. По-моему, чуть
постарше меня.
— Галочка, — изрекла тетя Александра, — отлично ее помню.
— Да, — сказала тетя Нина, — Галина. Господи, да его внучка,
Галина дочь, здесь много лет подряд жила летом. Ты что, ее не помнишь?
— Смутно, — признался Владик.
— Тогда романы были не в моде, Владик, — сказал Настин отец,
— тогда все строили коммунизм и мечтали, чтобы однажды ночью никого не забрали.
— А я все-таки думаю, что бабуля постаралась, — сказал
Владик добродушно. — Дед был намного старше, а Яков — красавец. И вообще, вы же
ничего помнить не можете! Сколько вам было лет, тетя Нина, дядя Дима? Может,
эту Галочку, дочь Якова, бабуля и родила? Тогда все сходится — и что она за ней
ухаживала, и что они здесь жили, и что она потом своего ребенка бабуле
пристроила!
— Она не пристраивала. Они потом переехали, и все. Я даже не
помню, как ее звали, ту девочку, — отрезала Нина Павловна, — черт тебя побери,
Владик. Ты все время говоришь какие-то гадости. Как это у тебя получается?!
— Нина, — вмешалась Настина мать, — ты с обедом мне
поможешь? А то я буду возиться до вечера. Заморю всех голодом.
— Ты можешь, — ответила Нина Павловна. Щеки у нее горели
нездоровым румянцем.
Настя смотрела в сторону, Света ухмылялась, Муся бесшумно убирала
со стола. Сергей делал вид, что читает газету, а на самом деле смотрел, как
двигаются над посудой загорелые Мусины руки. Он единственный, кто не принимал в
дискуссии никакого участия.
— Пойду смотреть свое наследство, — сказал Владик и
потянулся длинным загорелым шикарным телом. По всем законам природы, подумал
Кирилл, он должен быть братом грудастой Светы, а вовсе не бледной Сони. А
Сергей как раз составил бы отличную пару с Соней.
И все получилось наоборот.
— А я отдала ожерелье в мастерскую, — неожиданно сказала
Соня в пространство, — чтобы узнать, сколько оно стоит.
