Кирилл дернул рукой, чтобы часы съехали на запястье. Он
просидел на этом пляже два с половиной часа — надо же! Когда в последний раз он
вот так — ни на что — тратил драгоценное время?
Все-таки нужно найти ресторан и поесть, наконец. Или ничего
не выдумывать и вернуться в свой «Рэдиссон»? Там он еще ни разу не ужинал.
Он поднялся и стряхнул песок с безупречных светлых брюк.
Солнце убралось за Петропавловскую крепость, и в небе сиял теперь только
Исаакий, и набережная шумела машинами, и Дворцовый мост парил над Невой, и
чайка, распластавшись над темной водой, высматривала добычу.
Кирилл любил Питер с тех самых пор, как в первый раз, лет в
восемнадцать, приехал сюда автостопом и болтался в толпе нестриженых хиппи в
кафе «Сайгон» на углу Владимирского проспекта. Там его подцепило золотоволосое
растение женского пола, которое звали Луна. У Луны были длинные, почти белые
волосы, зеленые русалочьи глаза, вечная сигаретка в розовых губах сердечком,
родинка на правом плече и совершенно определенное представление о том, как
именно следует переделать жизнь, чтобы она стала простой и прекрасной. От роду
Луне было шестнадцать лет, и она ушла из дома в коммуну как раз для того, чтобы
начать переделывать эту жизнь по-своему.
Тогда их представление о переустройстве мира заключалось в
курении марихуаны, пении странных песен, вплетении в лунные волосы разноцветных
шерстяных ниток, старательном — с высунутым от усердия языком — вырезании на
джинсах удивительных фигур, полосочек, звездочек и кружочков, нанизывании бус и
в бурном шестнадцатилетнем сексе на тощих матрасах, наваленных прямо на полу
жутких коммунальных квартир.
Потом за Луной явился папа в сопровождении милиции, и
Кириллу Костромину тогда чуть было не пришел конец.
Как это он выбрался из всего этого?
Самое странное, что нынешний «Рэдиссон», в котором Кирилл
останавливался, привычно не замечая его богатого благолепия, как раз заменил
собой тот самый знаменитый «Сайгон», как нынешний Кирилл Костромин заменил
того, кто резал джинсы, заплетал косы и потел на древней вате бугристых
матрасов.
Он обулся на щекотной, ровно подстриженной траве и еще
обошел крепость, влез по шаткой лестничке на Трубецкой бастион, откуда
открывалась «Невская панорама», как это именовалось на плакате над кассой.
«Невская панорама» предлагалась за десять рублей. Детям и пенсионерам — скидка.
Все-таки турецкоподданный Остап Бендер-Бей был большой
молодец. Скольким ребятам он благородно указал путь отъема денежных средств в
рамках Уголовного кодекса! Ему бы не в Одессе памятник, а у каждой «Невской
панорамы» по памятнику поставить, это было бы справедливо.
Кирилл спустился по другой лестничке и побрел к своей машине
в толпе громогласных немецких туристов, которых неизвестно зачем принесло на
ночь глядя в Петропавловскую крепость.
Машина, оставленная на солнце, раскалилась, как забытый на
плите чайник. До руля нельзя дотронуться, кресла исходили синтетическим жаром,
и страшно было даже подумать, что придется опустить себя в огненную обивку —
жерло вулкана.
Он запустил двигатель, включил кондиционер, оставив стекло
открытым, а сам предусмотрительно остался снаружи — покурить.
И тут он снова ее увидел. Ту самую, что в очках, с портфелем
и Аполлоном.
Она сидела в двух шагах от него, в старенькой «Хонде»,
которая хрюкала, плевалась и не заводилась В машине она была одна, Аполлона
поблизости не наблюдалось. Очевидно, эту партию он выиграл и остался допивать
пиво на пляже с «ребятами» и макакой.
С каждым поворотом ключа «Хонда» хрюкала все слабее и
слабее, а девица все крутила и крутила стартер, приближая безвременный конец
своей машины.
Да и черт с ней. Не станет же он вмешиваться. Это совершенно
не его дело. И девица ему не понравилась еще на пляже. Кирилл не любил, когда
позволяют вытирать о себя ноги, а она позволяла, да еще публично.
Он посмотрел на свою сигарету. От курева есть захотелось еще
больше.
— Девушка, — сказал он, рассматривая сигарету, — у вас
аккумулятор сел. Когда в последний раз вы выключали фары?
Она мрачно взглянула на него, дернула головой и с
ожесточением повернула ключ зажигания. «Хонда» прощально кашлянула и затихла.
Было совершенно ясно, что навсегда.
— Ч-черт, — сморщившись, выговорила девица, — черт, черт,
черт.
Кирилл докурил свою сигарету и бросил окурок в урну.
— Я ее теперь ни за что не заведу, — сказала девица,
обращаясь к рулю своей страдалицы-машины, — она «автомат». Конечно, фары. Я их
вечно забываю. И сейчас забыла.
— Поздравляю вас.
— Спасибо, — неожиданно ответила она, выскочила и задрала
капот. Некоторое время молча рассматривала мотор, а потом обратилась к Кириллу:
— У вас есть «крокодилы»?
Кириллу не хотелось с ней возиться. Конечно, у него были
«крокодилы», но проще было сказать, что нет.
Однако сказать он ничего не успел.
— Пожалуйста, — попросила девица, моментально став смирной,
— если можно, пожалуйста. У меня сегодня день такой. Ужасный.
— Ну да, — согласился Кирилл и пошел к своей машине.
Конечно, он не может просто так взять и уехать. Раз уж
вообще с ней заговорил. Придется быть благородным до конца.
Он погрузился в кондиционированную прохладу салона и с
наслаждением подышал, выгоняя из легких жару и сухость. Льняная рубаха липла к
спине, и он с неудовольствием подумал, что даже не знает, нет ли на ней мокрых
разводов. Плохо выглядеть Кирилл Костромин не любил.
Он повернул ключ — мотор заурчал сыто и почти неслышно, —
вырулил из-за «Хонды», встал во второй ряд и включил аварийную сигнализацию.
Девица из-за задранного капота наблюдала за его перемещениями с настороженным
интересом.
— Я думала, что вы уезжаете, — сказала она, когда он вылез.
— Я раздумал в самый последний момент, — сообщил он и открыл
багажник. В багажнике был идеальный порядок, чистота и красота, как в номере
«Рэдиссона».
— Ничего себе, — протянула девица за его плечом. Он с
неудовольствием оглянулся и чуть не задел носом ее очки.
— Как это у вас получается? — спросила она и поправила очки.
— Я имею в виду порядок.
— Само собой как-то, — буркнул Кирилл и достал из кожаного
мешочка сверкающие «крокодилы», — вы умеете их цеплять?
Девица посмотрела на «крокодилы» и перевела взгляд на него.
Глаза у нее были зеленые и очень печальные, как у спаниеля, потерявшего хозяина.
