Настя всплеснула руками:
— Господи, да что ты к ней привязался? Пусти, я пойду.
— Нет. Мусенька, посмотрите, пожалуйста. Если можно.
— Это она вопит? — спросила Настя с любопытством. — Что ты с
ней сделал? Сунул ей под халат лягушку?
— Не совал я ей Лягушек! Муся, пожалуйста!
— Ну конечно, — сказала Муся, сочувственно улыбаясь, —
конечно, я посмотрю, не волнуйтесь.
Она пристроила тряпку на край ведра и решительно открыла
дверь, впустив из коридора шум, вопли, топот и трубный вой тети Александры.
Дверь закрылась, и снова стало тихо. Просто удивительно, как
в этом доме закрытая дверь уменьшала и удаляла проблемы. Как в сказке.
— Что случилось?
— Ничего. Я по ошибке забрел в ее комнату, а она решила, что
на этот раз я точно пришел ее убивать. Тем более я там что-то уронил. Я вовсе
не хотел ее пугать, я тебя искал. — И тут он неожиданно разозлился: — Я же
просил, чтобы ты все время была у меня на глазах! А ты какие-то полы где-то
моешь, с утра не могу тебя найти!
Настя посмотрела с любопытством, подошла к нему и обняла за
талию. Вытянула шею и смешно принюхалась.
— «Фаренгейт», — заключила она, — м-м-м… Люблю «Фаренгейт».
— Я дам тебе попользоваться, — пообещал Кирилл и поцеловал
ее в макушку. Ему хотелось поцеловать ее куда-нибудь еще — в щеку или в губы, —
он даже наклонился, но она увернулась, и пришлось целовать ее в ухо.
— Ты починил скамейку, — сказала она и потерлась о его щеку,
— спасибо.
— А твоя тетя Нина напоила меня кофе.
— Она сказала, что ты, конечно, хам, но с чувством юмора и
храбрый.
— Храбрый потому, что связался с тобой?
— Храбрый потому, что не боишься тетю Александру.
— Это я раньше ее не боялся.
— А теперь? — она спросила уже шепотом.
— А теперь боюсь, — прошептал он в ответ. Они целовались
долго и со вкусом. Кирилл был уверен, что догадливая и преданная Муся
постарается долго не возвращаться с поля брани.
Не отрываясь от него, Настя подпрыгнула, уцепилась руками и
ногами, повисела на нем и медленно съехала обратно.
— Я не люблю целоваться, — сказал он, когда пришлось
перевести дыхание, — и никогда не любил.
— Это заметно, — согласилась Настя.
— Нет, правда.
— Правда заметно.
Он отстранился и посмотрел на нее:
— Я… плохо целуюсь? Неприятно?
Она засмеялась и сунула руки ему под майку.
— Ты дурак. Я шучу. У меня тоже есть чувство юмора.
— Нет у тебя никакого чувства юмора.
поймал в ладонь ее затылок, притянул к себе ее лицо и очень
близко посмотрел в глаза — зеленые и серьезные.
Нет. Она не может быть ни в чем замешана. Она не должна быть
ни в чем замешана.
— Не будем больше целоваться? — спросила она, и он поцеловал
ее.
Будь оно все проклято — этот дом, толпы родственников и
расследование, которое она затеяла!
В дверь деликатно постучали, и Настя шарахнулась от него,
бессмысленно тараща глаза. Когда Муся вошла, она усиленно протирала пыль с
торшерной ноги.
— Мы там уже мыли, Насть, — сказала Муся, — впрочем, лишний
раз помыть никогда не помешает.
— Что это вы уборку затеяли? — спросил Кирилл, просто чтобы
сказать что-нибудь и перестать таращиться на Настину попку, обтянутую шортами.
— Я решила, что здесь нужно навести порядок после… бабушки.
— Настя разогнулась и обвела кабинет глазами, как будто увидела в первый раз. —
Мне не хочется, чтобы везде лежали ее вещи и чтобы их все хватали, смотрели,
обсуждали. Лучше убрать. И еще я решила перенести сюда компьютер. Здесь удобнее
работать, чем в спальне.
— Насть, фотографии куда?
Кирилл посмотрел — Муся в обеих руках держала целую стопку
увесистых плюшевых и кожаных альбомов.
— Положи пока на диван. Я не знаю, куда. Наверное, в книжный
шкаф, в нижнее отделение. Влезут они туда?
— Сейчас посмотрим.
Кирилл сел на кожаный диван и наугад открыл один альбом.
Молодой мужчина в военной форме смотрел куда-то вдаль
орлиным взором. И еще он, немного постарше, за обширным, как колхозное поле,
письменным столом. Вокруг была невозделанная пашня — кучи бумаг и нелепых
пузатых телефонов. На этой фотографии он выглядел озабоченным и очень
человечным, может быть, потому, что не старался придать лицу орлиное выражение.
— Это дед, — сказала Настя издалека, подошла и присела
рядом, — это сорок пятый год, он только демобилизовался. А это уже сорок
восьмой. Видишь, какой грустный? Наверное, уже знал, что его посадят.
Грустный? Кирилл посмотрел на желтую фотографию. Нет, он не
грустный. Человек на фотографии был чем-то озабочен, причем решительно
озабочен, словно ему предстояло сделать трудный выбор.
— А это Яков. Он и вправду был красавец, прав Владик, черт
бы его…
Подошла Муся и тоже стала смотреть. Фотография была
«парадная» — тот же орлиный взор, устремленный как пить дать в коммунизм,
прическа волосок к волоску, губы сложены решительно и непримиримо к врагу.
Человек на фотографии был похож решительно на всех героев того времени. Ему можно
было запросто пробоваться на главную роль в фильме «В шесть часов вечера после
войны». Он был красив ненатурально, сказочно, глянцево, как были красивы
румяные и чистые актеры, игравшие офицеров на войне. Только человек на
фотографии как раз и был офицер, а не актер.
— А это они с дедом на какой-то то ли рыбалке, то ли охоте в
Волхове.
По правилам того времени они не улыбались в объектив,
смотрели серьезно, но видно было, что у обоих хорошее настроение, и, как только
кончится эта морока с фотоаппаратом и назойливым фотографом, который все
выбегал из-за шаткой треноги, подбегал к ним и что-то суетливо поправлял, они
расслабятся, закурят и станут говорить друг другу, что у них был здорово глупый
вид.
Время ни при чем. Время всегда просто время. И эти парни на
фотографии просто парни — генерал инженерных войск и его друг. И обоим
предстоит сгинуть, пропасть навсегда, и это уже неважно, что одному
посчастливится вернуться. В этот дом вернулся совсем другой человек — не тот,
который, сдерживая смех, серьезно смотрел в камеру и ждал, когда фотографу
надоест суетиться и он сделает свое нехитрое дело.
