Каждый, кто проходил под турником, обязан был три раза
подтянуться. Шесть раз прошел — восемнадцать раз подтянулся.
Он оттолкнулся от стены, перехватил руками и перенес себя
через решетку балкона. На той стороне он угодил прямиком в цветочный горшок,
который покатился по крашеным доскам с грохотом идущего в атаку танка.
— Кирилл!
— Тихо! Не кричи.
— Что с тобой?! Что ты там делал так долго?!
— В луже лежал. Только не кричи ради бога!
— Господи, ты же весь грязный! Что у тебя с лицом?!
— Я упал, — сказал Кирилл, — и еще наступил в какие-то твои
цветы. Мне нужно в душ.
— Проводить тебя? — спросила Настя дрогнувшим голосом,
рассматривая его, как будто он только что неожиданно вернулся с передовой.
— Не надо меня провожать. Я сам дойду. Где мои штаны?
Ему было неловко перед ней и стыдно, что неизвестный
противник переиграл его и он теперь должен смывать с физиономии грязь,
ощупывать свою шишку и делать вид, что так и надо, будто это просто часть его
хитроумного плана.
Настя протянула ему джинсы.
— Кто там был?
— Не знаю. Я так и не понял. Не смотри на меня с таким
ужасом. Ничего не произошло.
— Я тебя все-таки провожу.
— Нет. Сиди здесь. Я приду через пятнадцать минут.
Под действием горячей воды то лишнее, что было у него в
голове, как-то уменьшилось, но все-таки много лишнего еще осталось. Он пощупал
— ничего особенного, просто шишка, надувающаяся, как детский воздушный шарик.
Он натянул джинсы, выключил свет и осторожно пошел по
темному коридору, останавливаясь у каждой двери.
У Светы было темно и тихо. Владик бодро похрапывал.
И что это означает?
Ничего.
Кирилл спустился по лестнице и постоял, прислушиваясь.
Тишина, только дом вздыхал во сне — поскрипывал половицами, подрагивал сухими
цветами в мавзолейных вазах.
Свет нигде не горел, и Кирилл подумал, что за стеной
человек, которого он не увидел, так же, как он, напряженно прислушивается к
тишине, а может быть, стоит у двери, прижавшись ухом и выжидая.
В замочную скважину двери, которая выходила на садовое
крыльцо, был вставлен ключ.
Так он никогда не разберется в этом проклятом деле!
Он наклонился — по голове прошел колокольный звон — и стал
шарить руками по полу. Где-то здесь должна быть куча старой обуви, в которую
все суют ноги, когда выходят из дома, чтобы не тратить время на шнурки и
застежки. Он перебрал почти все, когда наткнулся на совершенно мокрую старую
кожу.
Значит, человек все-таки выходил именно здесь.
Кирилл потянул башмак за пятку, пытаясь определить хотя бы,
женский он или мужской, и в жидком предутреннем свете понял, что это старые
демисезонные туфли, которые носила Нина Павловна.
Черт.
Он вернул башмак на место и бесшумно поднялся по лестнице.
Посреди темного коридора маячило белое привидение в саване.
Кириллу вдруг стало нечем дышать, и он схватился за перила,
чтобы не покатиться с лестницы назад.
— Где ты ходишь?! — прошипело привидение. — Я тебя жду, жду!
Дыхание вернулось к нему, и, схватив Настю за руку, Кирилл
потащил ее за собой в комнату.
— Зачем ты вышла? Я же тебе сказал — сейчас приду!
— Тебя нет и нет. Вот я и вышла. Зачем ты ходил вниз?
— Дверь проверял. Все заперто. Еще я нашел мокрые ботинки.
— Какие мокрые ботинки?
Кирилл стащил джинсы и с наслаждением лег на кровать. Его
голове горизонтальное положение явно подходило больше, чем вертикальное.
— Под дождь сегодня… вчера вечером попали только мы с тобой.
Все остальные были дома. Если ботинки мокрые, значит, кто-то выходил после
дождя. Сергей выходил провожать Мусю, но у него белые кроссовки и стоят у
главного крыльца, с которого Муся выходила. У садового крыльца только одна пара
мокрых ботинок.
— Чья?
— Твоей тети Нины, — буркнул Кирилл, — и не переживай, это
на самом деле ничего не значит. У Владика и твоего отца какой размер обуви?
— У папы сорок первый, а про Владика не знаю.
— Зачем нужно было тащиться в сад? — сказал Кирилл
задумчиво. — Для чего? Почему нельзя было поговорить днем и где-нибудь в
третьем месте? Что за идея — ночью выбираться из спящего дома, осторожничать,
чтобы никого не разбудить, прятаться, а потом еще лупить меня по голове!
— Тебя… ты… тебя лупили по голове? — с трудом выговорила
Настя и села, как будто у нее подкосились ноги.
— Меня ударили по голове, — поправил Кирилл, морщась.
Уязвленное самолюбие тоже сделало кислое лицо, напоминая ему о том, как он
попал впросак.
— А дальше? Что было дальше?
— Я упал мордой в грязь. Все. Больше ничего не было. Плохо
только, что теперь противник знает, что я им интересуюсь. До сегодняшней ночи я
был просто охотник за приданым. А теперь он будет осторожней.
— Или она, — сказала Настя.
— Или она, — согласился Кирилл.
Настя пристроилась рядом с ним, побрыкала ногами, расправляя
одеяло, и положила на себя его руку. Ему немедленно захотелось спать так, что в
глазах все поплыло.
— Может, мне поговорить с Сережей? А, Кирилл? Рассказать про
фен, и про бабушку, и про то, что мы думаем, что она не просто так уронила его
в воду? И спросить про эту дурацкую книгу?
— Не смей, — пробормотал он, старательно тараща слипающиеся
глаза, — а если это он? Ты станешь опасна, и он от тебя избавится. Завтра я…
— Что?
Но он молчал. Настя приподнялась и посмотрела на него. Он
дышал ровно и почти неслышно, и рука, которую она положила на себя, стала очень
тяжелой.
Она осторожно потрогала его голову, пытаясь определить
размеры ран, но ничего не обнаружила.
Кто? Кто ночью ходит по ее саду и затевает что-то непонятное
и страшное? Кто из близких и дорогих способен на преступление?
Откуда ждать удара? Когда он будет нанесен?
Настя лежала, рассматривала полог, слушала тишину дома, а
потом заплакала и плакала, пока не рассвело.
