— Она водила машину?!
— Водила. Всегда. Она жила в Петергофе, там деду когда-то
дали дачу, и она туда переехала после того, как он умер. Она даже на прошлой
неделе приезжала ко мне на машине. Только она умерла вовсе не из-за машины.
Кирилл даже представить себе не мог бабушку, которая водит
машину. Что же это за бабушка такая?!
— Она принимала ванну и уронила в воду фен. Короткое
замыкание, и… все. Несчастный случай.
Бабушка принимала ванну? Уронила фен?!
— Сколько ей лет, вашей бабушке? Двадцать восемь?
— Нет, — наконец-то она улыбнулась по-настоящему, открыв
ровные белые зубы, — семьдесят три. А почему вы так удивились?
Он удивился, так как в его представление о жизни никак не
укладывалось, что бабушка может водить машину и укладывать волосы феном. Бабушка
должна солить огурцы, полоть малину, варить картошку и на ночь расчесывать
жидкие седые косы пластмассовой гребенкой.
Фен тут совсем ни при чем.
— Я до сих пор не могу осознать, что ее нет, понимаете? Мне
кажется, что это невозможно. Почему ее нет? Я же на прошлой неделе с ней
встречалась, мы пили кофе на Невском, в «Идеальной чашке», болтали три часа. Я
ей рассказывала про Киру, и у нее было такое же лицо, как у вас на пляже. Я вас
потому и заметила, что вы смотрели в точности как моя бабушка. — Она опять
улыбнулась. — Кира — это тот мой приятель. Вы его видели. Его зовут как вас —
Кирилл. Только почему-то все называют его Кирой.
Кирилл Костромин с неуместной поспешностью схватился за
сигареты.
Господи, это еще откуда?! Это мерзкое, глупое, женское имя
«Кира», которым его потчевали все детство и всю юность?! Он слышать его не мог.
Он его ненавидел. И даже был уверен, что все его беды от этого дикого имени.
«Сегодня Кира дежурный по кухне!» — бодрым голосом объявляла
утром мать.
«Кира, почему по математике опять тройка?» — строго
спрашивал отец.
«А Кирка в лагерь не хочет! — наперебой кричали братья прямо
ему в лицо и валились от хохота на продавленный диван. — Кира — дура, Кира —
дура!»
И эта «дура», гораздо более оскорбительная, чем «дурак», всю
жизнь помнилась ему так, что от ненависти и безысходности сводило затылок.
— …попробуйте, Кирилл Андреевич. Это вкусно.
Оказывается, принесли еду. Салат лежал на сказочной красоты
тарелке хрусткой аппетитной горкой, и ничего этого не было — ни продавленного
дивана, ни братьев, ни Киры-дуры.
Вокруг был Питер, лето, чистые скатерти, столовое серебро —
другая жизнь. Сытая, привычная, удобно устроенная. Его собственная.
— Бросьте вы его к черту, — сказал он хрипло, — это же
кретину ясно — ничего у вас с ним не выйдет. Ну зачем вы приехали на этот пляж?
Компанию повеселить? Продемонстрировать собственную дурость? Всем наглядно
показать, что «она любила его, а он любил родину»? Кира! Надо же такое
придумать!
Вилка звякнула о фарфор.
— Я, кажется, не просила у вас совета, — произнесла
Анастасия Сотникова отчетливо, — большое спасибо, что вы приняли мое
приглашение, но это совершенно не означает, что вы можете говорить мне гадости.
— Да никакие это не гадости, — досадуя на себя, заявил
Кирилл, — все гадости вам уже сказали на пляже. Вернее, показали. А вообще
говоря, вы правы. Это не мое дело. Прошу прощения. Наверное, это у меня от
безделья. Я сегодня полдня не работал.
Она моментально уцепилась за спасательный круг и увела
разговор — выбралась на безопасное мелководье, за что Кирилл был ей благодарен.
— Кстати, что у вас за работа, Кирилл Андреевич? Вы ведь
здесь в командировке?
— Работа как работа, ничего романтического.
— И все-таки?
— И все-таки совсем ничего романтического. У меня фирма.
Называется «Строймастер». Это разное оборудование для строительства.
— Мне кажется, я слышала, — сказала Анастасия задумчиво, —
вы филиал в Питере не открываете?
— Уже открыли. — Он улыбнулся. — Вчера. Вы не слышали, вы в
газете прочитали.
— Да. Точно. Это ведь большая фирма «Строймастер», — она как
будто удивилась, — по-моему, даже в «Новостях» показывали. Огромный склад
где-то по дороге в Гатчину. Это ваш?
— Наш.
— Вы производите или только продаете?
На этом месте Кирилл Костромин засмеялся. Искренне и с
удовольствием.
Настя посмотрела внимательно — и вправду почти хохочет.
Такой надутый, важный, щекастенький — и хохочет?!
— Это вы о том, что производства стоят, а весь бизнес
занимается спекуляцией, уважаемая госпожа Сотникова? Там продал, здесь купил, а
отечественный производитель в… — он чуть было не сказал «в заднице», но
вспомнил, что он большой бизнесмен, на ужине с незнакомой дамой, и воздержался,
— в сложном положении?
— Ну конечно, — ответила она, недоумевая, что его так
развеселило, — в газетах только об этом и пишут.
— Мой вам совет, — сказал он, продолжая игру в «большого
бизнесмена», — не читайте за завтраком большевистских газет. Вредно для душевного
здоровья.
— Но ведь это правда!
— Да кто вам сказал?! Или вы на каком-нибудь отечественном
производстве подвизаетесь?
— Нет, но…
— Вот именно, что нет. Нет никакого отечественного
производства и не было никогда.
— Как не было? СССР — одна шестая часть суши, индустриальная
держава, еще в тридцатые годы…
— Я ничего не знаю про тридцатые годы. Зато про
восьмидесятые помню хорошо. А вы не помните? Мелкий частик в томате и
треугольные пакеты с молоком по два в одни руки? Пальтишки из шинельного сукна?
Фарцовщики у магазина «Березка»? Продуктовые заказы по ветеранским карточкам
ваша блокадная бабушка не получала? Раз в полгода — на Девятое мая и на Седьмое
ноября?
— При чем здесь это?
— При том, уважаемая госпожа Сотникова, что даже одной
шестой части суши ни за каким хреном не нужны оборонные заводы по три в каждом
городе. А других у нас отродясь не бывало. Правда, у вас в Питере имелся завод
резиновых изделий «Треугольник». Но он и сейчас в большом почете, работает
себе. Так что я никаких стенаний про российского производителя не понимаю. Я не
знаю никаких российских производителей. «Красный Октябрь», что ли? Так он
процветает. И остальные все, кто не танки делал или пулеметы, работают
потихоньку и зарабатывают даже.
